Ольга Берггольц - Голос блокадного Ленинграда

Осень 1940

Аленушка

Когда весна зеленаязатеплится опять —пойду, пойду Аленушкойнад омутом рыдать.Кругом березы кроткиесклоняются, горя.Узорною решеткоюподернута заря.

А в омуте прозрачнаявода весной стоит.А в омуте-то братец мойна самом дне лежит.На грудь положен камушекграненый, не простой…Иванушка, Иванушка,что сделали с тобой?!

Иванушка, возлюбленный,светлей и краше дня,—потопленный, погубленный,ты слышишь ли меня?

Оболганный, обманутый,ни в чем не виноват,—Иванушка, Иванушка,воротишься ль назад?

Молчат березы кроткие,над омутом горя.И тоненькой решеткоюподернута заря…

Голосом звериным, исступленная,я кричу над омутом с утра:—  Совесть светлая моя, Аленушка!Отзовись мне, старшая сестра.

На дворе костры разложат вечером,смертные отточат лезвия.Возврати мне облик человеческий,светлая Аленушка моя.

Я боюсь не гибели, не пламени:оборотнем страшно умирать.О, прости, прости за ослушание!Помоги заклятье снять, сестра.

О, прости меня за то, что, жаждая,ночью из звериного следанапилась водой ночной однажды я…Страшной оказалась та вода…

Мне сестра ответила: — Родимая!Не поправить нам людское зло.Камень, камень, камень на груди моей.Черной тиной очи занесло…

…Но опять кричу я, исступленная,страх звериный в сердце не тая…Вдруг спасет меня моя Аленушка,совесть отчужденная моя?

1940

Колыбельная другу

Сосны чуть качаются —мачты корабельные.Бродит, озираетсяпесня колыбельная.

Во белых снежках,в вяленых сапожках,шубка пестрая,ушки вострые:слышит снега шепоток,слышит сердца ропоток.

Бродит песенка в лесу,держит лапки на весу.В мягких варежках она,в теплых, гарусных,и шумит над ней сосначерным парусом.

Вот подкралась песня к дому,смотрит в комнату мою…Хочешь, я тебе, большому,хочешь, я тебе, чужому,колыбельную спою?

Колыбельную…Корабельную…

Тихо песенка войдет,ласковая, строгая,ушками поведет,варежкой потрогает,чтоб с отрадой ты вздохнул,на руке моей уснул,чтоб ни страшных снов,чтоб не стало слов,только снега шепоток,только сердца бормоток…

1940

Европа. Война 1940 года

Илье Эренбургу

Забыли о свете              вечерних окон,задули теплый рыжий очаг,как крысы, уходят                 глубоко-глубоков недра земли и там молчат.А над землею            голодный скрежетжелезных крыл,             железных зубови визг пилы: не смолкая, режетдоски железные для гробов.Но все слышнее,              как плачут дети,ширится ночь, растут пустыри,и только вдали на востоке светитузенькая полоска зари.И силуэтом на той полоскекруглая, выгнутая земля,хата, и тоненькая березка,и меченосные стены Кремля.

1940

Я не видала высоких крыш,черных от черных дождей.Но знаю       по смертной тоске своей,как ты умирал, Париж.

Железный лязг и немая тишь,и день похож на тюрьму.Я знаю, как ты сдавался, Париж,по бессилию моему.

Тоску не избудешь,                 не заговоришь,но все верней и вернейя знаю по ненависти своей,как ты восстанешь, Париж!

1940

Быть может, близко сроки эти:не рев сирен, не посвист бомб,а  т и ш и н у  услышат детив бомбоубежище глухом.И ночью, тихо, вереницейиз-под развалин выходя,они сперва подставят лицапод струи щедрого дождя.И, точно в первый день творенья,горячим будет дождь ночной,и восклубятся испареньянад взрытою корой земной.И будет ветер, ветер, ветер,как дух, носиться над водой……Все перебиты. Только детиспаслись под выжженной землей.Они совсем не помнят года,не знают — кто они и где.Они, как птицы, ждут восходаи, греясь, плещутся в воде.А ночь тиха, тепло и сыро,поток несет гряду костей…Вот так настанет детство мираи царство мудрое детей.

1940

Будет страшный миг —будет тишина.Шепот, а не крик:«Кончилась война…»

Темно-красных рекропот в тишине.И ряды калекв розовой волне…

1940

Его найдут          в долине плодородной,где бурных трав               прекрасно естество,и удивятся силе благороднойи многослойной ржавчине его.Его осмотрят            с трепетным вниманьем,поищут след — и не найдут                         следа,потом по смутным песням                       и преданьямопределят:          он создан для труда.И вот отмоют            ржавчины узоры,бессмертной крови сгустки                         на броне,прицепят плуги,              заведут моторыи двинут по цветущей целине.И древний танк,              забыв о нашей ночи,победным ревом              сотрясая твердь,потащит плуги,             точно скот рабочий,по тем полям, где нес                     огонь и смерть.

1940

Мечи острим и готовим латызатем, чтоб миру предстала Тынеоборимой, разящей,                   крылатой,в сиянье Возмездия и Мечты.К тебе взывают сестры и жены,толпа обезумевших матерей,и дети,      бродя в городах сожженных,взывают к тебе:               — Скорей, скорей!—Они обугленные ручонкитянут к тебе во тьме, в ночи…Во имя      счастливейшего ребенкалаты готовим, острим мечи.Все шире ползут               кровавые пятна,в железном прахе земля,                      в пыли…Так будь же готова                  на подвиг ратныйосвобожденье всея земли!

1940

«Не знаю, не знаю,

живу — и не знаю…»

Не знаю, не знаю, живу — и не знаю,когда же успею, когда запоюв средине лазурную, черную с краязаветную, лучшую песню мою.

Такую желанную всеми, такуюеще неизвестную спела бы я,чтоб люди на землю упали, тоскуя,а встали с земли — хорошея, смеясь.

О чем она будет? Не знаю, не знаю,а знает об этом июньский прибой,да чаек бездомных отважная стая,да сердце, которое только с тобой.

Март 1941

«Я так боюсь,

что всех,

кого люблю…»

Я так боюсь, что всех, кого люблю,    утрачу вновь…Я так теперь лелею и коплю    людей любовь.

И если кто смеется — не боюсь:    настанут дни,когда тревогу вещую мою    поймут они.

Май 1941

НАЧАЛО

«Мы предчувствовали

полыханье…»

Мы предчувствовали полыханьеэтого трагического дня.Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабылагорьких лет гонения и зла,но в слепящей вспышке поняла:это не со мной — с Тобою было,это Ты мужалась и ждала.

Нет, я ничего не позабыла!Но была б мертва, осуждена —встала бы на зов Твой из могилы,все б мы встали, а не я одна.

Я люблю Тебя любовью новой,горькой, всепрощающей, живой,Родина моя в венце терновом,с темной радугой над головой.

Он настал, наш час,                   и  что  он  значит —только нам с Тобою знать дано.Я люблю Тебя — я   не   могу   иначе,я и Ты — по-прежнему — одно.

Июнь 1941