Уильям Вордсворт - Избранная лирика

Часть II

Он говорил торжественно отчасти,Когда же замолчал, его лицоЧуть оживилось, взгляд был столь спокойный,Что на мгновенье потерялись в нёмВоспоминанья, и простой рассказИз памяти исчез, как звук забытый.Затем недолго о вещах обычныхВели беседу мы, и показаласьОна мне скучной. В этом недовольствеЯ думал о бедняжке, как о близкойМне женщине. Старик же повторялЕё простой рассказ с такою силой,С таким живым лицом, с горящим взором,Что всё это, казалось, наявуПроисходило, — я чуть-чуть забылся,И сильный холод ощутил в крови.Поднявшись, я тенистую прохладуПокинул, и на солнце постоял,Чтобы испить тепло его лучей.Но быстро на спокойные руиныВзглянувши, я вернулся, старикаПрося рассказ продолжить.                    Он ответил:То слабостям потворство, мой рассказУпрёком стал бы, были б мы мужами,Кому нужны для болтовни пустойСтраданья мёртвых, чтобы ощутитьУсладу преходящую, еёЗабыв тотчас, коль в ней немного пользы.Но мы-то знаем, что в печальных мысляхНайдём всегда мы склонность к верной дружбе,К достоинству; иначе бы я былЛишь праздным фантазёром. Это повестьО бедах, что не запечатлены,О муках молчаливых, что едваПриняли некий вид, но к сильным чувствамПодходят плохо — мало очевидныТем, кто не мыслит. Но желанье ВашеИсполню.                    Я ведь мог уехать с ними,Кому сей дом до злополучных летПриютом был блаженным, то был шансОтправиться в далёкую страну[149];Я рад был к тем воротам подойтиПо зелени тропинки, вновь смотряНа эти вязы. Отдыхал недолго —Приветствуя с восторгами мой путьПо той земле. Потом в их дверь стучал;Когда ж входил с приветствием обычным,То Маргарет смотрела на меняНедолго, и безмолвно отвернувшись,На стул садилась, и рыдала горько.И я не знал, что делать, как мне с нейПоговорить. Бедняжка! НаконецОна вставала, — а затем, о сэр,Я не могу сказать, как назвалаОна меня, со страстью, с тяжким горем,Беспомощно, и взгляд её цеплялся,Казалось, за меня. Она спросилаО муже, не встречал ли я его.Мне сердце сжали страх и удивленье,Язык немел, тогда она сказала,Что он исчез два месяца назад.Ушёл из дома — лишь два дня ужасныхПрошли, на третий день она с рассветом,В укрытии нашла кошель со златом[150],«Как я дрожала, увидав его», —Мне Маргарет сказала, — «это мужЕго оставил. В тот же самый деньПришёл один из странников, сказав,Что муж солдатом стал, и что с отрядомК земле далёкой двигается он.Бедняга, ну какое бессердечьеСо мной не попрощаться, он боялся,Что я с детьми последую за ним,И погружусь в нужду солдатской жизни».Рассказывала Маргарет, рыдая,Когда ж она закончила, не смогЕё утешить я, и был бы радНайти слова надежды — подбодритьОбоих нас. Мы долго так молчали,Пока светлей не стали наши мысли,И взгляд её не вспыхнул, словно онСверкал сквозь слёзы радости. ЗатемМы разошлись. Весной то было ранней;Её в саду оставил я, и помнюКак на меня она через заборСмотрела, лишь по тропке я пошёл,И как послала мне благословеньеСтоль весело, и в голосе еёУслышал я уверенность и счастье.Бродил я средь холмов и средь долин,С тяжёлой ношей, в холод и в жару,В густых лесах и в пустошах обширных,В тени, на солнце, под дождём и в сушь,Счастливый и унылый от всего.В пути меня ветра сопровождали,«Спешащие ручьи», деревьев шёпот,И музыка шагов моих печальных,И мысли быстротечные, что вмигИсчезли. Я прошёл опять сей путьК закату лета, на полях пшеницаУже желтела, скошенные травыВновь проросли, покрыв луга зелёнымКовром нежнейшим. Но открыв ту дверь,Я не увидел Маргарет. В тени,Где мы сидим, я ждал её прихода.Смотрелся дом её совсем как прежде,Был радостным, однако появиласьНебрежность в нём — подумал я тогда:Там жимолость теснилась у двери,Со стен свисая тяжкою гирляндой,Очиток жалкий кольца завивалНа край окна, и рос он как сорнякНапротив низких стёкол. Повернувшись,Я в сад её прошёл. Он изменился.Пустой вьюнок бубенчики своиВезде раскинул, и большой гирляндойРаскрывшиеся розы со стеныТянул к земле. Пучками пророслиАрмерии, ромашки, маргаритки,Тимьян, что растянулись на тропинки,Украсив их.                    Я час провёл впустую.Затем назад тревожно повернул,И рядом с дверью встретил незнакомца:Предположив, кого я здесь ищу,Сказал он, что она придёт нескоро.На западе горел закат, и яЖдал с нетерпеньем скорбным. ИзнутриЯ слышал скорбный глас её младенца.Прекрасно, но пустынно было здесь,Я долго безутешным оставался;Смотрел вокруг на угловые камни,Что ране не заметил я, у двериНа них краснели выцветшие пятнаС клочками шерсти, словно приходилиС общинных пастбищ овцы, и себеИскали пищу даже на пороге.Домашние часы пробили восемь:Тут повернувшись, я её увидел.Худое, измождённое лицо.Дверь отперев, она произнесла:Мне жаль, что Вы так долго ожидали,Поистине, хожу я нынче долго,А иногда — к позору моему —Молюсь, чтобы обратно мне вернуться».Пока она на ужин накрывала,Сказала мне, что старшего ребёнкаОна лишилась: мальчиком-прислугойОн стал в приходе, — «чувствую, у ВасЕсть повод так смотреть. Да, я сегодняУж очень далеко ушла от дома,Я много дней вот так брожу, пытаясьНайти лишь то, что не могу найти.Вот так впустую трачу я часы,Зло принося себе, и своемуМладенцу беззащитному — в рыданьяхЯ засыпаю, просыпаясь, плачу.Как будто тело у меня другое,Не как у всех, и мне не умереть.Теперь же на душе легко, и яПолна надежды, — так она сказала, —Что Небеса терпенье мне дадутПеренести несчастья».                   Были б в гореИ Вы, её увидев. Сэр, я знаю,Рассказ сей в душу мне запал. Боюсь,Он скучен, только сердцем я цепляюсьК бедняжке. Ведь она как будто рядом,Я чувствую и нрав её, и взгляд,Присутствие её, и ощущаюВсё совершенство Маргарет, как частоМеня экстаз мгновенный наполняет,Что думаю я только об одном,Ложиться спать от горя, или сноваНести свой груз, ведь каждый человекДля жизни человеческой рождён,И должен пробудиться, наблюдаяЕё страданья. Сэр, Вы б огорчились,Увидев, как у ней повисли веки,И как она глаза не поднимала,Смотря всё время мимо. Низкий голос.В её движеньях, хлопотах по дому,Спокойная небрежность появилась, —Так разум называет праздный вид.И всё-таки она опять вздыхала,Хоть не дрожала грудь её, и сердцеНе билось сильно. Молча у огняСидели мы, но я услышал вдохи —Откуда же они тогда явились.Я посох взял, поцеловал младенца,Опять увидел слёзы, и ушёл,Ей пожелав надежду с утешеньем:О, как она меня благодарила,Но вряд ли за надежду.                                        Вновь пришёл яК ней по тропинке этой, прежде чемНа солнечном пригорке первоцветВесны начало записал в анналы.Была печальна Маргарет — от мужаИзвестий никаких. Она не знала,Он жив, иль мёртв. Она казалась мнеТакой же, только хижина еёНеряшливо смотрелась: пол был мокрый,Но и не мытый, а её очагБыл без удобства…И окна были в копоти, а книги,Что ранее стояли против нихВ достаточном количестве, теперь,Разбросанные, здесь и там лежалиС раскрытыми страницами, упавС привычных полок. А её дитяОт матери взяло привычку к горю,Вздыхая средь игрушек. Снова яСадовую калитку рассмотрел —Всё та же бедность, то же запустенье.Я видел, как тверда в саду земляС травой иссохшей, с морем сорняков:И чёрная невспаханная почваБез зимних трав. Растенья и цветы,Казалось, все изгрызены, и в землюЗатоптаны ногами. Та солома,Что обвивала ране нежный стволУ яблони младой, лежит у корня;Кору лениво овцы обглодали.И Маргарет с младенцем на руках,Увидев, как на дерево смотрю я,Сказала: «Я боюсь, оно засохнет,До возвращенья Роберта». Мы к домуВернулись вместе; может, есть надежда,Она всё вопрошала. Для него,Для маленького мальчика, а ейИ жить уже не хочется от горя.Но всё же я увидел ткацкий станНа том же месте, и на том гвоздеВисел камзол воскресный, тот же посохСтоял за дверью скромно. Но когдаЯ к ней пришёл в осеннее ненастье —Услышал, что малыш её скончался,Она теперь одна. Я помню, какМы шли по грязной тропке, может милю,Когда деревья голые сочилисьТуманной влагой; и любое сердцеХотело бы услышать, как онаМеня просила, чтобы с малышомЯ говорил, где б ни был. Мы рассталисьТогда навечно; так как много зимИ вёсен я бродил, пока сюдаЯ не вернулся.                                        Пять тяжёлых летОна жила в своём вдовстве тревожном —Жена, вдова. Всё это ей терзалоБольную душу. Слышал я, мой друг,Что здесь, в беседке сломанной, онаМогла сидеть, в субботу отдыхая, —Там где поганка выросла лениво, —Когда ж собака мимо пробегала,Она вставала тенью. На скамьеОна сидела долго, и всегдаГлядела вдаль, и погружалась в грёзы,Что заставляли сердце часто биться.А ныне дёрн растёт на той дорожке,Где летом каждый день она ходилаТуда, сюда, и опоясав лёнВкруг талии, нить длинную пряла[151],Идя обратно. Но когда мужчинаТам проходил, в мундир одетый красный[152],Иль нищий искалеченный моряк,То сын её, крутящий колесо,Работу прекращал, она же сноваДрожащим голосом вопросы задавала,О мужниной судьбе; когда ж ониУтешить не могли её, на сердцеЕй становилось грустно. У ворот,Что преграждали путникам дорогу,Она могла стоять, и если б к нейЯвился всадник, то, подняв задвижку,Она бы, в нём сочувствие найдя,Могла бы свой вопрос задать печальныйВ который раз.                                       А хижина еёВсё время разрушалась — нет того,Кто при морозце первом затыкалВсе щели, покрывая крышу свежейСоломой. Так она жила всю зимуБеспечно до тех пор, пока весь дом,Забот лишённый, от дождя и снегаНе отсырел; и по ночам от влагиОна хладела вся, а в бурный деньЕё лохмотья ветер раздувалУ очага зажжённого. И всё жеОна любила свой несчастный дом,И не ушла бы ради всех миров:Ведь только эта длинная дорога,И грубая скамья дают надежду,Что мучит сердце ей. И здесь, мой друг,Она болела, здесь и умерла.Последний обитатель сих развалин,Старик, замолк. Он видел, как поднялсяЯ с той скамьи, от слабости шатаясь,И не имея сил благодаритьЕго за повесть, полную печали.Я наклонился над калиткой сада,И в мыслях вновь те муки проследил:Но успокоясь, с братскою любовьюБлагословил я Маргарет, скорбя,И наконец-то к дому возвратился,Следя за тем, как скрытый дух людей,Среди забвений, свойственных Природе,Среди цветов, деревьев и травыСпособен всё же горю сострадать.Старик, увидев это всё, промолвил:«Мой друг, зачем печалиться о ней,Ведь мудрость жизни говорит, довольно:И потому Вы радуйтесь, и долгоНе изучайте всё недобрым взглядом —Она в земле спокойно спит. Мир ей!Я помню эти пышные места,Те травы, и шиповник на стене,Дождём посеребрённый и туманом.Когда я здесь прошёл, во мне возникТот прежний образ тишины беззвучной,Спокойной, неподвижной и прекраснойСредь горьких мыслей, что во мне взрастали,Лишь мы отдались горю и уныньюОт этих страшных бед. Но наша скорбьЯвляет смерть нам так, как если б сталаОна пустой мечтой — но жить не сможетТам, где раздумий нет. Я возвратился,И в радости по тропке шёл своей».Он смолк. Склонялось солнце всё сильнее,И мягкое сияние на насУпало сквозь деревья, где сиделиМы на скамье приземистой, в душеПредчувствуя сей сладкий час. Средь вязовРулады выводила коноплянка,И эти песни, и другие трелиСобою наполняли лёгкий воздух.Старик поднялся, взял свой груз тяжёлый;Тогда мы, бросив вместе взгляд прощальныйНа эти стены, вышли из тени,И прежде, чем сверкнули в небе звёзды,Для отдыха нашли себе подворье.

The Ruined Cottage