Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева

сада. Сначала бешено цветут камелии, азалии и тюльпаны. А в мае в моем саду расцветают огромные гималайские маки – мои главные фотомодели. Они словно бы из поднебесья спускаются в сад, машут своими гигантскими крыльями. И я уверена, что стоит нам всем отвернуться – и они взлетят. Поэтому за пару недель их цветения я делаю до четырех тысяч (!) фотоснимков. И эти мои садовые персонажи не менее реальны, чем мы с вами. Эта идея цветов с человеческими судьбами и характерами уже нашла свое воплощение в моих поэтических книгах и на персональных фотовыставках. А также на постерах, на открытках, в альбомах и фотокнигах, изданных, кстати, в России. Да, именно так я и живу – создаю книги и фотографии в Лондоне, который дает мне для этого много возможностей, а издаю их в России, потому что там в этой моей работе есть потребность. Диалектический материализм – единство противоположностей на конкретном, но я уверена, не единичном примере… Этот мой маленький лондонский сад подарил мне уже столько творческих идей, новых стихов, фотоснимков, что разлучаться мне с ним не хочется, как с любимым человеком. Вот и получается, что я словно бы замужем за своим лондонским садом – мы с ним нужны друг другу, и, если расстаемся, то ненадолго.

Для сайта «Русский Лондон». Февраль 2014.

Подробности инобытия

Владимир Бондаренко

Поэзия Лидии Григорьевой и впрямь на первый взгляд смотрится как прогулка по небесному саду. Сами названия её книг подталкивают к такому почти молитвенному прочтению: «Сновидение в саду», «Звездный сад», «Перелетная стая садов», «Сумасшедший садовник»… Завораживает она своими радужными садами и головы критиков, потому названия статей о её поэзии перекликаются друг с другом: у Владимира Яранцева «Принцип сада», у Султана Яшуркаева «Воспитание садом», у Ольги Кузьминой «Вечное цветение души»… И впрямь, кажется, что сад – её образ жизни, сад и в реальном, земном воплощении, и в мистическом, небесном, и как философия жизни. Это и реальный уютный небольшой садик в доме под Лондоном, где мне не раз приходилось бывать, и непрерывное любование садом в её стихах, как прообразом Божьего мира, да и вся её цветовая фотопоэзия на первый взгляд построена по принципу непрерывного цветения, отмирает один цветок, распускается другой… Но откуда же тогда берутся такие последовательные отречения от собственного сада? Есть сад, и нет сада. Что скрывается за садо-маскировкой в поэзии Лидии Григорьевой?

Как знакома мне эта телесная дрожь,

Призрак страсти усталой – несносен.

Сад проходит, как ливень;

Сад проходит, как дождь —

Осень…

Что ищет поэтесса в своих садах, от чего хочет забыться, не одурманивает ли она сама себя запахами чудных цветов? Но дурман рано или поздно проходит, и что же она видит? Зачем бродит она вдоль лиан и бамбука, в растительной глуши, да и в небесные, звездные сады зачем прорывается, от чего хочет укрыться?

Вода колючей ряскою изрыта.

Я потому так долго здесь брожу,

Что дома ждет разбитое корыто…

Все её сады – это её побег из руин дома. Вот потому, мне кажется, и остается часто она незамеченной среди равных ей по таланту сверстников. Вроде бы тянутся к ней любители пейзанской поэзии, но что-то останавливает, что-то пугает, цветы, распустившиеся и чудно пахнущие, вдруг исчезают, проваливаясь прямо-таки в зловещую пустоту. Что это за клумба, которая внезапно зарастает бурьяном? Только принюхаешься к удивительному цветку, а перед тобой – руина, и ты стоишь над развалинами своего божества. Какому любителю садовой поэзии всерьез понравится такой «сумасшедший садовник»? И потому традиционно на любом поэтическом фестивале в любой стране мира поначалу Лидию Григорьеву обхаживают любители гламурной цветочной красоты, оранжерейные любители поэзии, но, уткнувшись раз-другой в руины и миражи её садов, быстренько от нее отворачиваются. В пантеон цариц дамской утонченной поэзии Лидия Григорьева никак не входит, не допускается.

Но эти же дурманящие запахи распустившихся цветов, эти перечисления садов цветущих, лепестков роз, русских гербариев, грецких орехов и даже плачущих, тоскующих садов и садовых сновидений приостанавливают интерес к её поэзии у копателей поэтических глубин и критических открывателей метафизических истин, отталкивают приверженцев поэтической социальности и психологизма. Они часто притормаживают, боясь приблизиться к садовым решеткам её поэзии. Останавливаются за сто метров, часто размениваясь на куда более мелкие поэтические явления.

Критик должен быть терпелив и настойчив, читатель должен чувствовать и слово, и смысл, дабы осознать глубоко трагическое и драматическое явление Лидии Григорьевой. Иногда и в самых причесанных её садах творятся самые загадочные и мистические события, открывается такая правда человеческого характера и самого человеческого существования, какая не найдется и в таежной глуши, и в самом запущенном человеческом муравейнике, и в самых апокалиптических видениях наших поэтических космистов.

О, мистики, садовники и маги!

О, сад теней! И наводящий страх

Миндальный привкус сатанинской влаги

На жаждущих, искусанных губах!..

Я понимаю её страх поэтического одиночества и отторжения от близкого тебе литературного мира, но с другой стороны, это поэтическое одиночество помогало до конца познать саму себя, и сформировать свои мечты и чаяния, способствовало свершению и исполненности своего поэтического замысла в целом. Мне кажется, что изначально тяга к выстраиванию своих земных и небесных садов, того, чего не было, чего была сама лишена, возникла со времен полярного детства. Это как детская мечта о несбыточном, о несуществующем. Какие уж сады на берегу Северного Ледовитого Океана, какие цветущие розы и лианы среди полярных льдов, какие цветастые наряды среди стужи и вьюги? Скорее, это мечта затянувшегося детства о несбываемом, и вот эти воображаемые сады становятся как бы заменой не просто холодов и ледяной пустыни, но и всей упорядоченной семейной жизни, всего земного уюта, не свершившегося в трагической жизни поэтессы. Да и позже работа на Чукотке тоже не очень подходит для любителей садовых гербариев.

Но для начала – о ледяной пустыне, которая под пером поэтессы тоже превращаетсяв сад. «Лишь снежный сад, что путь собой венчает, Не поглощает свет, а излучает!».

Но сад этот холодный и ледяной, и свет тоже полон мерзлотной чистоты, и никак не может согреть душу. Её верный спутник, свидетель всей её судьбы, поэт Равиль Бухараев сам стремится познать родную для себя душу, и тоже ведет её начало с арктической поры детства: «… и я, всего лишь на