Поэтическая антология - Кокинвакасю — Собрание старых и новых песен Японии

Типичен для классической танка прием мидатэ (метафорическое иносказание). Например, страдания безответной любви передаются через образ безутешной горной кукушки (№ 578) или трубящего оленя (№ 582).

Что касается обычных, общеизвестных поэтических приемов, то из них наиболее часто используется сравнение, смысловой (а порой и грамматический) параллелизм, антитеза, метафора. Изредка встречается олицетворение — например, в обращении к «цветку-девице» (оминаэси) — и уж совсем редко гипербола (см. № 701). Эффективным поэтическим приемом является также широко распространенная инверсия.

В целом художественные приемы классической поэзии вака представляют собой сложную систему, заслуживающую отдельного исследования (которое и было отчасти проведено И. А. Ворониной в монографии «Классическая японская поэзия», М., «Наука», 1978, а также некоторыми зарубежными учеными).

Большинство стихотворений «Кокинвакасю», даже взятые в отдельности, напоминают драгоценные камни, не требующие никакой оправы. Их «абсолютная значимость» не меняется от наличия или отсутствия названия-темы (дай). Однако составители считают название важным компонентом стихотворения, и поэтому даже там, где его нет, заботливо отмечают: «Без названия». Многие же стихотворения имеют название — либо краткое типа «Печалясь об уходящей весне», либо развернутое, переходящее в длинное описание обстоятельств сочинения данной вака, как, например, интродукция к знаменитому стихотворению Аривара-но Нарихиры о «столичных птицах» (№ 411). Развернутые интродукции нередко конкретизируют те пространственно-временные отношения, которых сама вака начисто лишена, то есть играют роль своеобразного комментария, а иногда и исторического контекста. Некоторые названия явно даны самими авторами, некоторые же написаны от третьего лица составителями, но из-за расплывчатости форм разделить дай на эти две категории не всегда возможно. Естественно, стихи неизвестных авторов названий-тем обычно не имеют, если только под маской «неизвестного» не кроется, например, партнер известного поэта по любовному диалогу. Иногда под одним названием-темой может стоять и несколько стихотворений. Названия-темы служат дополнительным поэтическим приемом и призваны усиливать эстетическое впечатление, как бы привязывая «парящую в воздухе» вака к земной реальности.

Для понимания эстетики вака вообще и значения «Кокинвакасю» в частности необходимо обратиться в японскому Предисловию Ки-но Цураюки и к дополняющему, даже по большей части дублирующему его китайскому Предисловию Ки-но Ёсимоти. Поскольку китайское Предисловие вторично (оно обычно располагается в конце книги как послесловие), мы не будем его подробно рассматривать. Ограничимся только замечанием, что в китайском Предисловии проясняются те китайские категории поэтики, которыми насыщено Предисловие Цураюки.

Знаменитое Предисловие Цураюки стало первым поэтическим трактатом на японском языке, но у него были некоторые предшественники: написанное в VIII веке на китайском «Наставление в поэзии» («Какё хёсики») Фудзивары Хаманари и относящийся к началу IX века труд монаха Кисэна «Руководство по стихосложению» («Кисэн саку сики») — также на китайском. Эти работы, как, собственно, и Предисловие Цураюки в его теоретической части, явились попыткой приложить к японской песне мерки китайского стиха, опираясь на многочисленные китайские поэтики. Существует даже неподтвержденное мнение, будто первым было написано китайское Предисловие Ёсимоти, а Цураюки лишь развил и дополнил изложенные в нем мысли, во многом идущие от китайских источников. Эти источники, знакомые образованному хэйанскому аристократу, выпускнику университета, были весьма многочисленны и разнообразны: начиная с Великого введения древней «Книги песен» («Ши цзин») и кончая целым рядом трактатов по теории литературы, включенных в упоминавшийся уже «Изборник» («Вэнь сюань»). Тема влияния китайской классики на авторов обоих Предисловий к «Кокинвакасю» чрезвычайно сложна, обширна и явно заслуживает специального исследования (которое уже предпринял Дж. Т. Уикстед). Можно сказать, что любое теоретическое положение Цураюки так или иначе соотносится с китайскими источниками — либо в плане соответствия с тезисами китайских авторов, либо в плане противопоставления, скрытой полемики. Что касается историко-литературных изысканий, то они вполне самостоятельны и представляют собой первую попытку классификации творчества предшественников за несколько минувших веков.

В начале Предисловия Цураюки определяет самую суть «японской песни», родовые отличия вака. В его понимании творчество — процесс органичный, естественный и спонтанный. Люди слагают стихи так же, как поют свои песни лягушки, птицы, насекомые. Не случайна и метафора, уподобляющая сердца людские семенам, из которых произрастают бесчисленные листья слов. Вся философская триада Земля-Небо-Человек объединяется творческим порывом: чувство преображается в слово, порождая Красоту и приводя тем самым в движение весь мир, внося в него мягкость, изысканность, утонченность.

Прямо или косвенно Цураюки постоянно подчеркивает коренное отличие «японской песни» от классической китайской поэзии, столь хорошо знакомой его современникам. Первая — плод иррационального лирического вдохновения, мгновенного эстетического переживания, вторая — глубоко продуманное движение души, рациональное построение, мысль, облеченная в форму стиха.

Как отмечает Н. И. Конрад, «положения Цураюки — канон для всей последующей истории воззрений японцев на свою поэзию. Они альфа и омега эстетики художественного слова в Японии. Последующие писатели могли их развивать и объяснять, но не менять и не добавлять».

Во втором разделе Цураюки набрасывает схему развития японской поэзии с древнейших «доисторических» времен, или с Века Богов, до начала Века Людей, то есть реального исторического времени. Он приводит общепринятые для его эпохи мифологические версии рождения вака, приписывая первые песни — танка — богу Сусаноо, затем придворному сановнику корейского происхождения Ванни и т. д. В действительности, конечно, не приходится сомневаться, что песни существовали с глубочайшей древности, а оформились в жанр вака с устойчивым размером 5-7-5-7-7 тоже настолько давно, что установить какие бы то ни было реальные даты и имена здесь попросту невозможно.

Далее, переходя к классификации видов вака, Цураюки, а вслед за ним и Ёсимоти, заимствуют названия категорий из традиционной китайской поэзии и старательно пытаются рассортировать все многообразие вака по шести разделам. Однако деление получается настолько искусственным, что сам Цураюки все время поправляется, стремясь привести более убедительный пример, а в конце своей «таблицы» разочарованно замечает: «Впрочем, едва ли всю поэзию можно разделить на шесть видов». И в самом деле, шесть категорий, которые, «как казалось составителю, должны подвести теоретическую основу под поэтический фонд антологии, не имели никакого реального значения для читателей ни в X веке, ни в последующие столетия. Их можно с полным правом назвать данью «китайской учености», от которой Цураюки и Ёсимоти почитали долгом отталкиваться.

Возвращаясь к роли вака в современном обществе и с сожалением говоря о продолжительной поре упадка «японской песни», Цураюки углубляется в ход творческого процесса: перечисляет тематику вака, рассуждает о ее эволюции, упоминает имена прославленных поэтов. Хронологически Предисловие охватывает три периода в истории японской литературы: 1-е доисторических времен до 686 года, связанный с выходом «Анналов Японии» («Нихонги»); II — с 686 по 763 год, связанный с выходом первой великой поэтической антологии — «Собрание мириад листьев» («Манъёсю»); III — с 764 по 905 год, связанный с творчеством классиков за последние полтора века перед составлением «Кокинвакасю». Хотя все свои соображения Цураюки излагает в конспективной форме, из них отчетливо вырисовываются контуры поэтического мира древней Японии. В тематике стихов преобладают проблемы бренности мира, непрочности любви, превратностей жизни, воплощенные в образах увядающей природы. Именно в них и видит поэт щемящую «прелесть бытия» (моно-но аварэ), запечатлеть которую призвана вака.

Весьма кратко останавливаясь на творчестве поэтов «Манъёсю» Какиномото-но Хитомаро и Ямабэ-но Акахито, а затем обращаясь к лирике близких ему по времени и по духу «шести бессмертных» — архиепископа Хэндзё, Аривара-но Нарихиры, Фунъя-но Ясухидэ, инока Кисэна, Оно-но Комати и Отомо-но Куронуси, — автор Предисловия выносит немногословные и безапелляционные суждения о каждом. Любопытно, что у всех великих предшественников за последние полтора века Цураюки находит серьезные недостатки и высказывает свои претензии вполне недвусмысленно, подкрепляя их образными сравнениями: «по форме хороши его песни, но им не хватает искренности»; «сердечных чувств избыток, а слов недостает»; «форма у него не соответствует содержанию»; «значение слов смутно и смысл песни не всегда ясен от начала до конца» и т. д. О поэтах более поздних вообще говорится с презрением. Причины его суровости не совсем понятны. Во всяком случае о своих современниках и собратьях по перу Цураюки ничего подобного не пишет. Скорее всего, творчество «бессмертных» в его глазах — лишь основа, на которую должны опираться поэты нового времени, учтя все ошибки и недочеты.