Фернандо Пессоа - Морская ода

Совмещение противоположностей в субъекте, не структурирующееся как бинарные оппозиции и не требующее выбора, снятия или синтеза, — сама эта возможность, заявленная «Морской одой» Пессоа, звучит удивительно со­временно. Феномен множественной субъективации — отличительная черта современной поэзии, в том числе русской поэзии последнего десятилетия.

В последней части поэмы субъект, проходя через «очищение» воспомина­ниями детства, предстает перед множественностью иного типа — множест­венностью лиц, имен, торговых компаний, продуктов, профессий, демонстри­рующих так называемые преимущества современного «гуманистического» общества, в котором поэзия ничего не потеряла. Это тоже множественность, подразумевающая терпимость, толерантность, право быть разным — Пессоа называет эти чувства «уживчивыми и буржуазными». Однако эта множест­венность диктует необходимость выбора своей идентичности, что сущест­венно отличается от конструирования субъекта в центральной части поэ­мы. У Алваро де Кампуша для того, чтобы я сознательно подчинило себя мы, растворилось в мы пиратов, субъекту нужно отказаться от самоидентифика­ции — социальной, возрастной, национальной, половой. И в этом смысле мо­дель множественной субъективации Пессоа оказывается актуальной для со­временности, уже пережившей «смерть автора» и совмещающей сохранение авторства с отказом от самоидентификации. Не случайно Пессоа — любимый и часто цитируемый автор «органического интеллектуала» субкоманданте Маркоса, множественная субъективация которого, во многом транслирую­щая модель Пессоа, подразумевает отказ от индивидуализма любого рода, горизонтальную коммуникацию разнородных элементов, концептуализиро­ванных как биологические сущности. Женская идея отражается и в его сколь­зящей идентичности, как в процессе множественного «двойного перевода» (с языка индейской культуры на западный язык и обратно — со своего поня­тийного политического языка левых на концептуальный язык коренного на­селения, тоже свой); женская идея присутствует и в плавающем «мы», кото­рое даже внутри одного текста не может быть собрано в единый субъект [8].

«Морская ода» увидела свет в 1915 году, непосредственно после того, как в 1914 году были изобретены четыре основных гетеронима Пессоа (до этого он пользовался псевдонимами). Внутритекстовый субъект «Морской оды» тесно связан с внешним субъектом — одним из гетеронимов Пессоа и с прин­ципом гетеронимии как таковым; иными словами, множественная внутри­текстовая субъективация параллельна феномену гетеронимии и во многом предопределена этим последним. Как невозможно собрать множественный субъект «Морской оды» в единый конструкт, так и сумма всех гетеронимов поэта не способна смоделировать целого «Пессоа» («лично Пессоа» — такой же гетероним, как и остальные), поэтому, строго говоря, даже в рамках этой статьи использование фамилии Пессоа как автора текста(-ов) нельзя считать корректным.

Действительно, гетеронимия как новая саморепрезентация личности поэта в литературном процессе — это то, что прежде всего ассоциируется с именем поэта у авторов и транслируется филологами. Не случайно Татьяна Щербина посвящает Пессоа свою книгу «Размножение личности», а «Б. Констриктор» и «Борис Ванталов» в послесловии к «Запискам неохотника» называются гетеронимами [9].

Гетеронимию Пессоа можно рассматривать и как преодоление положения отдельного поэта маргинальной страны. В этом смысле для Пессоа преце­дентным автором является Камоэнс: Камоэнс важен для Пессоа как фигура, наполняющая собой все пространство португальской литературы до XX века. Гетеронимия — это не только способ множественной субъективации, но и пример единоличного создания целой национальной литературы, конкурент­ной Камоэнсу [10]. Это способ заселить пустое пространство литературы и иной способ обретения эпичности. Любопытно характерное безразличное отноше­ние испанских литераторов-современников к Пессоа, например Мигеля де Унамуно, оставлявшего его письма без ответа. В Испании для введения в ли­тературный обиход текста из соседней романской страны потребовалось ав­торитетное подтверждение из-за океана — перевод Пессоа в 1962 году нобе­левским лауреатом Октавио Пасом. В этой связи небезынтересна полемика Пессоа с Унамуно по поводу испанского языка. Пессоа оспаривает тезис культурной продуктивности португало-испанского или каталано-испанского билингвизма: если основываться на расширении аудитории, то тогда более эффективным, чем язык соседнего большого государства, оказывается анг­лийский и национально-английский билингвизм. Хотя англоязычные стихи Пессоа менее известны, однако само наличие их в сознании англоязычных читателей позволяет им воспринимать текст перевода на английский как ва­риант оригинального текста. Поэзия Пессоа становится прецедентным текс­том не только для романской, но и для англоязычной литературы.

Пессоа также автор доктрины Пятой культурной империи (иберизма), ба­зирующейся на греко-романско-арабском (в другом варианте — европейско- атлантическом) культурном синтезе, а первым шагом в ее создании должны стать новая философия и новая литература. Космополитический национа­лизм Пессоа подразумевает, что маргинал-националист (националист мар­гинальной страны), чтобы осуществить национальную идею, должен быть космополитом. Подобная культура формируется путем оригинальной пере­работки и синтеза импортируемых (заимствуемых) принципов, без чего она рискует превратиться в интеллектуальное ничто. С другой стороны, именно космополитизм дает поэту возможность заявить всемирно о существовании своей маргинальной страны и транслировать выработанный им синтез в мет­рополию.

Фигура Пессоа выступает не только как эталон субъективации и саморе­презентации в истории литературы, но и как эталон модернистского подхода к межъязыковому взаимодействию. Именно Пессоа задает модель множе­ственной субъективации в связи с разными языками. Его билингвизм и вы­ход за пределы одного языка функционирует как модель прецедентного текста. Каждый раз создается новый образ языка — принцип гетеронимии предполагает более высокую метаязыковую рефлексию и наличие межъязы­кового и метаязыкового сознания как такового.

В «Морской оде» актуализируется целый ряд прецедентных текстов: Уит­мен, Стивенсон, Гонгора и даже португальская поэма неизвестного автора XVI века о морском плавании. Характерно, что все эти тексты написаны на разных языках: португальском, испанском и английском, задавая ситуацию многоязычия. Saudade (страстное стремление, тоска) обычно комментиру­ется как не переводимое на другие языки, чисто португальское чувство, не имеющее эквивалента в испанском. Для Пессоа же saudade — это и порту­гальский, и надъязыковой концепт, созданный с опорой на текст «Soledades» («Одиночества») Гонгоры, это некий одинокий, страстный вектор движения. Если португальское чувство saudades ассоциируется с сушей и взглядом в море, то английский связан с другим опытом, прежде всего — длинных мор­ских путешествий, которые были у Пессоа в детстве. Английский язык в ка­кой-то степени противопоставляет векторному взгляду взгляд, открытый миру (морю), пусть даже жестокий.

Английский язык в метаязыковой рефлексии поэта мыслится как язык универсальный, всеобщий: Этот твой крик английский, в моей крови став­ший всеобщим. Но, несмотря на то что английский предстает как универсаль­ный, он, будучи «своим», парадоксальным образом не перестает быть чу­жим и предстает как «странный», таящий в себе неизвестные возможности. Иноязычная инкрустация служит своеобразной ступенью к зауми: поэт вы­ходит не только за пределы одного национального языка, но и за пределы конвенционально мыслимого человеческого языка как такового: Непохо­жий по форме на крик, вне человеческих очертаний голоса. Пессоа добивает­ся максимального остранения, снабжая гласные различными диакритичес­кими знаками.

Текст билингва Пессоа имеет больше шансов стать эталонным в усло­виях глобальной культуры. По следам Пессоа написан целый ряд современ­ных испанских текстов, так или иначе использующих в своей структуре ино­язычные инкрустации, причем влияние Пессоа можно даже опознать по английским цитатам из Стивенсона, например у Фелипе Бенитес Рейеса. У Леопольдо Мария Панеро межъязыковая модель Пессоа приобретает ан­тинационалистический характер, направленный против франкистского им­перского диктата самодостаточности одного национального языка, а межъ­языковое взаимодействие преследует цель преодоления диктата родной языковой картины мира.

Для всего верлибра XX века в качестве основного прецедентного текста безусловно признается Уолт Уитмен, который опознается по формально-сти­ховой модели. Длинная строка свободного стиха, длина которой опреде­ляется дыханием (и шире — телесностью человека), получила название уитменовской строки. По мысли Пессоа, создание Блейком свободного стиха, усовершенствованного затем Уитменом, дало литературе симфонический ин­струмент и сделало возможной идейно-словесную оркестровку [11]. Заметим, что оркестровка является и одним из ключевых слов «Морской оды».