Велимир Хлебников - Творения

(Зевает). Эй! Белые чары! К ужину, господа! (Медленно встает и уходит в дверь.) Мне показалось, там у дверей стоит этот мальчик.

Медленно снимает с соломинки чехол. И в белом вся бродит с хлыстом среди гостей. Укротительница среди своих зверей. Чаши — с глиняно-желтыми надбровными дугами и серыми скулами — около гостей. Стук в двери.

Кто там, кто там в этот час?Кто прильнул сюда, примчась?

Дружок, отворите двери — вам ближе; а вы передайте мой хлыст, — вот он там.

Так безумен и неистов,Кто стучится в темный выстав?На горящее окноЕго бурей принесло?

Голос

Эй! Отворите!

Барышня Смерть

Он сюда стучит опять,Он сюда вошел, скользя,Нас всего… Четыре, пять…Он — тринадцатый, нельзя!Иль немой сказал: «Aгy»,Иль он молвил: «Не могу»,Он вошел и стал под притолкой,Милый, милый, его вытолкай.

Вошедший

Эй! Торговка смертью!Я не читал про город Глупов,Но я вижу много бледных труповОни милы, они милы,В когтях смеющейся плутовки,Их губы — скорые винтовки,Но лица их мелы, мелы.

Они молчат, они умерли, как огонь, брошенный на снег, и лица их белы, как пятно мела на стене. Да, это харчевня мертвых гуляк. Вот куда я попал. Я также хочу быть сытым всем, чем здесь сыты эти белые, эти меловые у стен. Некоторые из них еще шевелятся: так мухи умирают на цветке — лениво и с неохотой. Слушай! (Сгибая шашку.) Я, тринадцатый, тоже хочу пива мертвых. Мне нравится моя греза.

Приходит сон: одни ложатся и шепчут «няня», другие — «братец» и что-то бормочут и ворчат.

Слушай! Я требую пива мертвых: его напились эти белые, эти меловые у стен. Струятся, как оплывшая свеча, их одежды, и у всех пол-ореха в руках. Эй! Я приказываю!

Барышня Смерть. Слушаю, барин; да как же это сделать, стакана нет свободного?

Вошедший. Это не мое дело. Я приказал, я покупаю в харчевне мертвецов глоток кубка смерти.

Барышня Смерть. Ах ты, напасть какая! На рынок, что ли, пойти?

Вошедший. Ни снежинки совета и помощи.

Барышня Смерть. Уж очень ты подозрительный человек — вот что, верно говорю.

Вошедший. Да, или ты лишаешься права торговли смертью навсегда иповсюду.

Барышня Смерть. Вот какой строгий. (Надевает платочек.) И вправду беда. Ну, чего смотришь, проклятый? В харчевне мертвецов нельзя пить чужими стаканами.

Среди мертвецов некоторое оживление и у некоторых за меловой маской — огонь живых. Они шевелятся концами бровей, рта.

Барышня Смерть. (берет хлыст). Назад, проклятые! Назад, в смерть! (Щелкает хлыстом.) На кого теперь их оставлю? Сидите смирно. (Уходит.)

Двенадцать, которые прилипли к стенам, как скамья мертвых, оживают; некоторые зажигают спички: «Позвольте прикурить». — «Благодарю вас». Другие сладко позевывают, потягиваясь: «Ох-хо-хо!»

Барышня Смерть. Нет дома соседки. А здесь все повскакали. Уйди ты! Что надо? Еще зарубит.

Тринадцатый. У меня ни капли сострадания. Я весь из жестокости.

Барышня Смерть. (перебегает к двенадцати и усаживает их). Сидите, ястребы. Голову я потеряла.

Тринадцатый. Я, тринадцатый, спрашиваю — голова пустая? Барышня Смерть. Пустая, как стакан.

Тринадцатый. Вот и стакан для меня. Дай твою голову.

Барышня Смерть. Вот не соображу, что делать; будь полная, знала бы.

Тринадцатый. Идет? Ставка на глупость смерти. Барышня Смерть. Идет.

Тринадцатый. Ты стояла когда-то на доске среди умных изящных врачей, и проволока проходила кости и выходила в руку, в паутине, а череп покрыт надписями латыни. Ну?

Барышня Смерть. (потупившись). Да. Нас было три на цепи.

Тринадцатый. Отвинти свой череп. Довольно! Чаша тринадцатого гостя. А вместо него возьми мой носовой платок. Он еще не очень грязен и надушен (разворачивает).

Барышня Смерть. Повелитель! Ты ужаснее, чем Разин. Хорошо. А нижнюю челюсть оставь мне. На что тебе она? (Закидывает косы и отвинчивает череп, передает ему.) Не обессудь, родимой.

Тринадцатый. (передает носовой платок). Не обессудь, родная.

Барышня Смерть. С носовым платком плохо видно. Сам налей себе. В черном бочонке, в черном твоя вода. Слушай! Не обмани меня! Как женщина, когда ее ведут в застенок, обнимает ноги палача, так я обнимаю и целую твои. Я ослепла. Я не вижу. Мой череп у тебя, у силача.

Тринадцатый. В первый раз в жизни я очень тронут таким добросердечным раскаянием. Смерть валяется в ногах у меня.

Двенадцать посетителей. Ты не обманешь, но мы обманем: мы невольники у стены, в глазах у которых скоро будет по государству червей, мы заклинаем: обмани!

Барышня Смерть. Я не увижу ни букашек, ни пира в харчевне: горе мне, я слепа, я обнимаю ноги; ты хотел, угрожал, требовал квас мертвых. Он в бочонке, а мой в голубом. Не перемешай их. Смотри: дочь могил, как березовый веник у твоих ног, — молит и заклинает. А если ты маятник между «да» и «нет», — то имей сердце!

Тринадцатый. Ты сама нальешь напитки.

Барышня Смерть. Но где мой череп? Где глаза? Слушай, я знаю, ты победил (ищет голову). Что теперь мне подскажет мой носовой платок? Ничего! Я победила или умираю? (Вскакивает.) Больше свиста свирелей из берцовых костей человека! Треска позвонков! Ударов в тазы! Больше лютней из узких мизинцев! Вы, двенадцать, вы хитро перешептываетесь. Среди вас я бродила с хлыстом. Теперь тоже не растерзаете меня. Прочь! Прочь!

О, черепа, играйте в лютни!О, кости, бейте в балалайки!

Я налью две чаши — жизни и смерти — и сделаюсь иной, невкусной, беленой у дороги. Теперь выбирай.

Тринадцатый. Сама выбери.

Барышня Смерть. Я слепа.

Тринадцатый. Поэтому и выбери.

Барышня Смерть. Я пью, — ужасный вкус. Я падаю и засыпаю. Это зовется «Ошибкой Барышни Смерти». Я умираю (падает на подушки).

Двенадцать оживают толчками по мере ее умирания. Веселый пир освобожденных.

Барышня Смерть (подымая голову). Дайте мне «Ошибку г-жи Смерти» (перелистывает ее). Я все доиграла (вскакивает с места) и могу присоединиться к вам. Здравствуйте, господа!

23 ноября 1915

«Сверхповести»

228. Дети Выдры

1-й парус

Море. В него спускается золотой от огня берег. По небу пролетают два духа в белых плащах, но с косыми монгольскими глазами. Один из них касается рукой берега и показывает руку, с которой стекают огненные брызги; они, стеная, как лебеди осенью в темной ночи, уносятся дальше. Издали доносится их плач.

Берег вечно горит, подымая костры огня и бросая потоки лавы в море; волны бьются о красные утесы и черные стены.

Три солнца стоят на небе — стражи первых дней земли. В верхнем углу площадки, по закону складней, виден праздник медведя*. Большой черный медведь сидит на цепи. Листвени Севера*. Вокруг него, потрясая копьями, сначала пляшут и молятся ему, а потом с звуком бубен и плясками съедают его. Водопад лавы падает с утесов в море. Дети Выдры пролетают, как нежно-серебристые духи с белыми крылами.

Волны время от времени ударяют о берег. Одно белое солнце, другое, меньшее, — красное с синеватым сиянием кругом и третье — черное в зеленом венке. Слышны как <бы> слова жалобы и гнева на странном языке. В углу занавеси виден конец крыла. Над золотым берегом показывается крылатый дух с черным копьем в руке, в глазах его много злой воли. Копье, шумя, летит, и красное солнце падает, точно склоняясь к закату, роняя красный жемчуг в море; земля изменяется и тускнеет. Несколько зеленых травинок показалось на утесе, сразу прыгнув. Потоки птицы.

Встав на умершее солнце, они,* подняв руку, поют кому-то славу без слов. Затем Сын Выдры, вынув копье и шумя черными крылами, темный, смуглый, главы кудрями круглый, ринулся на черное солнце, упираясь о воздух согнутыми крыльями, — и то тоже падает в воды. Приходят олени и звери.

Земля сразу темнеет. Небу возвращается голубой блеск. Море из черного с красными струями стало зеленым. Дети Выдры подают друг другу руку и впервые опускаются на землю. В дневной жажде они припадают устами к холодной струе, сменившей золотой поток лавы; он надевает на руку каменный молоток и раскалывает камень. Всюду травы, деревья, рощи берез. Он сгибает березу, роняющую листья, в лук, связывает прядью волос.