Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

257. РУССКИЙ ИСТОРИК

Русский историк, не знавший страха,Выстоял вахту, вышел на приступ.Он воскрешал из тлена и прахаВсех пугачевцев и декабристов.Ржавые пятна с реляций вытер,Темное дело в архивах поднял,Чтобы восстал бунтующий Питер,Вросший в гранит и всосанный в отмель.

Он приказал: «Раскрывайся настежь,Юность былая, ярость былая!Что ты темнишь и глаза мне застишь,Обло, озорно, стозевно, лаяй?»Он рассказал о самосгораньеРусских юношей в пламени зарев:Свадьбу справляли с гибелью раннейГордый Печорин, дерзкий Базаров.

А между тем подспудное делоШло, как бывало, немо и грозно,Не истлевало и не хладело,Не застывало казенной бронзой.Так, не ища дешевых ответовВ лепете многотиражных книжек,Русский историк, горя отведав,Правое поднял, лживое выжег.

Эта работа шла понемногуВ библиотеках и в чистом поле,С жизнью об руку, с временем в ногу,В песнях застольных и в стонах боли.Эта работа сегодня длится,Нет ей конца и в двадцатом веке.Подняты к звездам юные лица.В дальнюю даль зарублены вехи.

258. НЕ НАУКА

История — это воскрешение.

Ты как любовь, история! Ты мукаИ радость для пытливого ума.Ты что угодно — только не наука,Не пыльные, прочтенные тома;

Не мертвая Помпея, не Пальмира,Не спекшаяся в жидкой лаве мышь.На всех путях и перепутьях мираТы грозами весенними гремишь.

Встань во весь рост, гляди в живые лица,В загадочные действия людей,Осмелься их весельем веселиться,Их горькими заботами владей.

Рифмуй куплет, малюй плакаты ярче,Расти, опара, на живых дрожжах,Тощай и бедствуй на пайковом харче,Всем сострадай, рыданья не сдержав.

Всё пригодится, всё тебе на благо,Всё ты вплетешь в сверкающую ткань.Запенься же морской соленой брагой,Шей и пори, мни глину и чекань!

Как под тобою почва благодатна!Как над тобою Млечный блещет Путь!Чем хочешь будь — Вергилием у Данта,Голубкой у Пикассо, — только будь!

Я твой слуга, но критике подвергнусь,Как интеллектуал-интеллигент,За то, что защищаю достоверностьНедостоверных мифов и легенд.

259. КОНЕЦ ВЕКА

Осталось четверть века — и проститсяЗемное поколение с двадцатым.Погаснет век, сверкавший нам Жар-птицей.Но, черт возьми, куда же до конца там!

Хоть и не пьян — а море по колено.Хоть и не трезв — а вырастил потомство.И, письма рассылая по вселенной,Он понемногу раздвигает дом свой.

Не подражает медоносным пчеламИ впрок шестиугольных сот не строит.Дороге — бездорожье предпочел онИ по кривой летит как астероид.

Куда? — Хотя бы к черту на кулички,В открытый космос, в черный бархат стужи,Там люди жаждут братской перекличкиИ чуда ждут, стянув ремни потуже.

Как будто бы средневековый прадедПерегрузил наш век воображеньем.И зябнущего старца лихорадит:Кого на ком еще мы переженим?

Наивный, добрый, легковерный кафр,Малюет он абстрактные полотнаИ небоскребами лихих метафорВсе пригороды заселяет плотно.

А между делом в мирозданье стройномОн разглядел опасные пробелы, —Затрясся ошарашенный астроном,Остолбенел философ оробелый.

Всем репортерам измочалив нервыМорзянкой потрясающих известий,Двадцатый век, встречая двадцать первый,Не тормозит и на последнем въезде.

Так не ищите же столпотворенья,Раз выдумка сбывается любая!Ведь и поэт в конце стихотвореньяГнет как попало, время огибая!

260. КАМЕННЫЙ ВЕК

Как будто бы в каменном веке, в иных временах пролеглиНемые, глухие, лихие пространства воды и земли.

Там голые смуглые твари, над красным кремнем не дыша,Сгрудились как овцы, и стала костром их ночная душа.

И кто-то уже догадался, что все-таки он человек,Но тут же исчезла догадка, и тянется каменный век.

И красные оползни глины над северной серой рекойНавеки недвижные дремлют, и длится, и длится покой.

И кости, и кубки, и кольца давно превратились во прах.Лишь солнце малиновым камнем пылает на голых горах.

261. ДО РОЖДЕНИЯ

О чем ты бредишь, что ты бродишь,Тень меж теней, звено в цепи?Спи, человеческий зародыш,Дождись рожденья, крепко спи!

Спи и потягивайся сладко…Ты ищешь маму? — Вот она!Да будет мягкою посадкаДля неземного летуна!

Сначала горько ты заплачешь,Смешными ножками суча.Ты ничего еще не значишь,Личинка чья-то иль ничья.

Жди, человеческая завязь!Наступит жуткий твой черед,Когда, от легкости избавясь,Ты сразу вырвешься вперед

И вспыхнешь в сварке автогенной,Чтобы мгновенье проблистать,Стать мукой, музыкой, легендой —А может быть, ничем не стать…

262. «Весна от Воробьевых гор…»

Посвящается Денису Тоому

Весна от Воробьевых гор        До Земляного валаВела с чужими разговор        И дальше кочевала.

И дети шли с хлыстами верб        По солнечным бульварам,С шарманкой шел веселый серб        И с попугаем старым.

И ветер был. И снег размяк,        И цокало бряцаньеИзвозчиков. И бился флаг,        Как чье-то восклицанье.

И если ты посмотришь вниз —        То всё в глазах поплыло……Лет семьдесят назад, Денис,        Со мною это было.

263. «Дыхнув антарктическим холодом…»

          Дыхнув антарктическим холодом,          К тебе ненароком зайдя,          Прапращур твой каменным молотомЗагнал тебя в старость по шляпку гвоздя.

          Не выбраться к свету, не вытрясти          Оттуда страстей и души.          Но здесь и не надобно хитрости:Садись-ка за стол и пиши, и пиши!

          Пером или спичкой обугленной,          Чернилами иль помелом —          О юности, даром загубленной,Пиши как попало, пиши напролом!

          Пиши, коли сыщешь, фломастером          Иль алою кровью своей          О том, как ты числился мастером,О том, как искал не своих сыновей.

          Пиши, отвергая торжественность,          Ты знаешь, про что и о чем,          Конечно, про Вечную Женственность,Ты смолоду в омут ее вовлечен.

264. ДРУГОЙ

Ну что ж, пора, как говорится,Начать сначала тот же путьСлегка взбодриться — лампа дрица! —И повториться в ком-нибудь.Ремонт не срочен и не скучен.Бывал же я переобученРаз двадцать на своем веку.Бывал не раз перекалечен —И нынче, лекарем подлечен,Хоть слушателей развлеку!

В чужих владеньях партизаня,Чужим подругам послужив,Чужие вынесу терзанья,Согреюсь у костров чужих.Не о себе речь завожу я,Но верю в молодость чужую,Свой давний опыт истребя.Себя играть — дается просто.Но ведь заманчивей раз во стоИграть другого — не себя!

Другой — вон тот, двадцатилетний,В линялых джинсах, волосат,Меж сверстниками не последний,Кто не оглянется назад;Московский хиппи или битл,Какой ни выбери он титул,Как часто моды ни меняй,Какой заразе ни подвержен,Как ни рассержен, как ни сдержан —А смахивает на меня!

265. ВЛАДИМИРУ РЕЦЕПТЕРУ