Ананасы в шампанском - Игорь Северянин

создан мир

Рассеиваются очарованья

   И очаровывают вновь,

И вечное в душе коронованье

Свершает неизменная любовь.

Одна, другая, третья – их без счета,

   И все-таки она – одна,

То увядающая отчего-то,

То расцветающая, как весна.

О, вёсны! вёсны! Вас зовут весною,

   И всем страстям названье – страсть.

Во многих мы, но все-таки с одною,

И в каждой – огорчительная сласть.

В пространстве

Беспокоишься? Верю! Теперь порадуйся, —

Путь кремнист; но таится огонь в кремне, —

Ничего, что ты пишешь «почти без адреса» —

Я письмо получил: ведь оно ко мне.

Утешать не берусь, потому что правильно

Скорбь тебе взбороздила разрез бровей:

Будь от Каина мы или будь от Авеля,

Всех удел одинаков – триумф червей…

Ничего! Понимаешь? Бесцельность круглая.

Преходяще и шатко. И всё не то.

Каждый день ожидаем, когда же пугало

Номер вызовет наш – ну совсем лото.

Но мечта, – как ни дико, – живуча все-таки,

И уж если с собой не покончишь ты,

Сумасшествию вверься такой экзотики,

Где дурман безнадежных надежд мечты…

Модель парохода

Работа Е. Н. Чирикова

Когда, в прощальных отблесках янтарен,

Закатный луч в столовую скользнет,

Он озарит на полке пароход

С названьем, близким волгарю: «Боярин».

Строителю я нежно благодарен,

Сумевшему средь будничных забот

Найти и время, и любовь, и вот

То самое, чем весь он лучезарен.

Какая точность в разных мелочах!

Я Волгу узнаю в бородачах,

На палубе стоящих. Вот священник.

Вот дама из Симбирска. Взяв лохань,

Выходит повар: вскоре Астрахань, —

И надо чистить стерлядей весенних…

Паллада

Она была худа, как смертный грех,

И так несбыточно миниатюрна…

Я помню только рот ее и мех,

Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.

Смех, точно кашель. Кашель, точно смех.

И этот рот – бессчетных прахов урна…

Я у нее встречал богему, – тех,

Кто жил самозабвенно-авантюрно.

Уродливый и блеклый Гумилев

Любил низать пред нею жемчуг слов,

Субтильный Жорж Ивáнов – пить усладу,

Евреинов – бросаться на костер…

Мужчина каждый делался остер,

Почуяв изощренную Палладу…

Перед войной

Я Гумилеву отдавал визит,

Когда он жил с Ахматовою в Царском,

В большом прохладном тихом доме барском,

Хранившем свой патриархальный быт.

Не знал поэт, что смерть уже грозит

Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,

Не в удушающем песке Сахарском,

А в Петербурге, где он был убит.

И долго он, душою конквиста́дор,

Мне говорил, о чём сказать отрада.

Ахматова устала у стола,

Томима постоянною печалью,

Окутана невидимой вуалью

Ветшающего Царского Села…

Мариинский театр

Храм с бархатной обивкой голубой,

Мелодиями пахнущий, уютный,

Где мягок свет – не яркий и не смутный —

Я захотел восставить пред собой.

Пусть век прошел, как некий Людобой,

Век похоти и прихоти минутной,

Пусть сетью разделяет он злопутной

Меня, Мари́инский театр, с тобой, —

Пусть! Всё же он, наперекор судьбе,

Не может вырвать память о тебе,

Дарившем мне свое очарованье.

И я даю тебе, лазурный храм

Искусства, перешедшего к векам,

Театра Божьей милостью названье!

Péristeros

«Вот солнце скрылось – луна не взошла.

Спеши к вервэне: от сумерек мгла.

Ступая тихо в сиреневой мгле,

Дай соты с медом, как выкуп земле.

Вокруг железом цветок очерти,

Рукою левой вервэну схвати.

И – выше в воздух! Повыше!» Вот так

Учили маги, кто жаждал быть маг:

«Натрешься ею – в руках твоих всё.

Всё, что желаешь. Теперь всё – твое.

Она прогонит мгновенно озноб,

И просветлеет нахмуренный лоб.

Она врачует упорный недуг:

Она – экстаза и радости друг.

Заводит дружбу вервэны цветок,

Но только помни условленный срок:

Когда нет солнца, когда нет луны,

Коснись до стебля, – цветущей струны, —

И вмиг железом цветок очертя,

Рукою левой своей схватя,

Повыше в воздух. Повыше! Вот так».

– Теперь ты тайной владеющий маг!

Veneris vena

Вервэна, вена Венеры,

Напиток пламный любви!

Пою восторженно-смело

Благие свойства твои:

Ты так же, как и Омела,

Болезни можешь целить,

Злых духов загнать в пещеры,

Враждующих примирить.

Ах, чтили тебя друиды,

И маги, и древний галл.

Не ты ль – украшенье термы?

Не страсти в тебе ль закал?

Ведь сок твой исполнен спермы,

И ты очищаешь дом,

Рассеиваешь обиды

Волшебным своим цветком.

Аркан Бесспорной Доктрины

(Их было ведь двадцать два)

Шестой обозначил цифрой

Тебя, Железняк-трава.

С той эры культурьи вихри

Поверья метнули в прах,

Но их аромат не сгинул

И вечно душист в веках.

Да, в дюжину Розенкрейцер

Магическую свою

Премудро вложил Вервэну

В растительную семью.

Я славлю Венеры вену,

Будящую – как стихи —

Сарказм в лице европейца

И радость детей стихий!