Вечные предметы - Тамара Яблонская

сплющенными иномарками и руководил движением. Его белые перчатки и белые полосы на униформе были хорошо видны издали. Автобус протащился мимо разбитых машин и в плотном ряду автомобилей медленно двинулся дальше. Водитель опять был занят делом, а от его недавней расслабленности не осталось и следа. Движение все больше давало о себе знать. Машины потихоньку наращивали скорость, некоторые отрывались, исчезали на боковых улицах, и скоро дорога стала такой как всегда: кому следовало, тот спешил, обгоняя других, а автобус поехал, наконец, со своей нормальной скоростью.

На остановках народу почти не было, разъехались другим транспортом. В автобусе остались только самые стойкие, кому хватило терпения дождаться конца, и кто иначе не мог бы добраться до нужного места. Пока проползли мимо места аварии, все были еще в смятении, в легком сомнении. А проехав всего лишь какую-то сотню метров, переменились, прояснились и вновь стали целеустремленными, как было до того.

Быстро темнело. Человек в остроносых ботинках чувствовал, что совсем окоченеет, если автобус не появится в ближайшие пятнадцать минут, и уже всерьез задумался о предложении старухи поехать на такси. Кроме них, на остановке больше никто не появился, и это обстоятельство невольно сближало. Старуха, однако, была крайне недовольна отказом мужчины поехать на такси. Но, поразмыслив, догадалась, что на это могло быть две серьезные причины – его пустой кошелек и отсутствие мобильного телефона, по которому только и можно было вызвать такси, ведь сами они в эту глушь в холодное время не ездили. Затем, вспомнив его слова, она подумала еще и о том, что он, наверно, что-то знает про автобус или догадывается, и решила еще немного подождать, а уж если не приедет… Что делать после этого, она еще не решила.

В одно из таких мгновений, полных нерешительности, раздвоенности и необъяснимой заторможенности, вдали появился автобус. «Идет!» – радостно возвестила старуха и подошла к самой дороге, а мужчина в пику ей подумал по инерции, что да, автобус, только не тот. Старуха же имела больший опыт и оказалась права. Автобус подрулил к остановке, немножко проехал вперед и остановился. Из передней и средней дверей стали выпрыгивать пассажиры и устремляться вперед по направлению к долине и в сторону, к домам.

«Как зайцы», – подумал, наблюдая за ними, водитель. Он сложил руки крест-накрест на руле и положил на них подбородок. Впереди было темно, только по памяти угадывалось направление к озерам, таким манящим летом и таким ненужным зимой. Надо же, подумал водитель, все эти люди живут в таком странном месте. От воды холод, сырость. Детям опасно. А живут здесь всю жизнь, девять месяцев в году у холодных, затянутых непонятными темно-зелеными водорослями глубоких, почти бездонных озер. Он поежился.

Опираясь рукой на сумку, старуха стала тяжело забираться в среднюю дверь, мешая выходящим. Тем не менее, кто-то протянул ей руку, помог подняться, а сам выпрыгнул. Мужчина в остроносых ботинках зашел через заднюю дверь в уже пустой конец автобуса, инстинктивно отыскал теплое место и плюхнулся в угол, вжимаясь телом в спинку сиденья, чтобы остановить дрожь. Старуха устроилась впереди, поставив сумку у самых ног. Она огляделась, увидела, что мужчина тоже сел, и осталась довольна. Потом посмотрела в сторону водителя, узнала его и, оставив сумку на минуту, подошла к нему.

– А что же ты сегодня работаешь? – вместо приветствия спросила она.

– Заменил напарника, – оторвался тот от руля. – А вы в город на ночь собрались?

– С тобой только на ночь и получается. Где пропадал?

– Авария. Долго стояли, – равнодушно объяснил он.

Выскочив за девушкой в шарфе, долговязый парень некоторое время трусил за ней след в след и удивлялся, как быстро она идет, несмотря на маленькие, по сравнению с ним, шаги. Потом она прошла дальше, а он свернул на дорожку, обсаженную рябинами. В темноте, правда, невозможно было разобрать, рябины ли это.

«Опоздал… Опоздал…» – стучало в голове у долговязого. Он прошел аллею, ступил на крыльцо и резко нажал кнопку звонка.

– Опоздал, – с укоризной пропела открывшая дверь лысая женщина, – он давно ушел. Уехал на автобусе.

– Но ведь автобуса не было. Я только что на нем приехал.

– Так беги, догоняй! Значит, он там, – воскликнула женщина.

Долговязый обернулся. Автобус все еще стоял.

– Я побежал, – сказал парень и бросился по аллее. Когда он пробежал мимо последней рябины, автобус закрыл двери и стал разворачиваться. Догнать его было уже невозможно.

Спит гаолян

Жесткое ломается, а мягкое – никогда. Оно гнется, мнется, поддается чужому воздействию, но умудряется при этом остаться собой. В то время как от жесткого при хорошем нажиме останется только горстка бывших составных частей, то есть мусор, мягкое очухается, придет в себя и продолжит существование, возможно, лишь с потерей некоего процента комфортности. Все, что может оказаться объектом грубого влияния извне, должно быть мягким. Иначе ему не уцелеть. В этом Терентий был уверен.

По ночам он недовольно бормотал:

– Что-то ты костлявая какая-то стала… Почему не ешь по-человечески? Ты что, села на диету?

Лиза игнорировала его претензии, думая о своем. И лишь при многократном повторении одного и того же тихо бросала через плечо:

– Отвяжись. Значит, конституция такая.

С этим Терентий никак не мог согласиться. Смотрел в темноту, молчал, а потом, внезапно вспомнив, добавлял:

– Раньше ты была круглая. А теперь, получается, конституция поменялась.

Ответа он не получал, немного ждал, созерцая темную лизину спину, а потом со вздохом поворачивался на бок и затихал до утра.

Ночь была временем расчетов. Как можно было сделать, чтобы изменилась эта жизнь, трехкомнатная унылая квартира, где, кроме пыли и ненужного барахла, больше ничего не собиралось, и, наконец, сам Терентий? Правда, его нельзя было ставить в один ряд с пылью и барахлом, с ним разговор особый. У Терентия мозги были закручены в иную, чем у Лизы, сторону, поэтому все на свете он видел в своем особом ракурсе: с точки зрения сопромата. На такое невозможно нарекать. В конце концов, не бывает в этом мире двух совершенно одинаковых особей, если даже две параллельные прямые здесь никогда не пересекаются. И ничего уже не изменишь. Выходит, с Терентием надо смириться. Но была еще инерция и была апатия…

По небу пролетел, светя бортовыми огнями, самолет. Его рокот разорвал паутину, искусно сплетенную из человеческого дыхания, шорохов и ночного потрескивания арматуры, капанья из плохо закрученного крана, покашливания и храпа.

Лиза бесшумно поднялась, прошла на пальцах в другую комнату, сбросила там ночную рубашку и без спешки, но очень деловито, словно