Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

class="v">Деревянный шлем заформовали

В яме двухсаженной глубины.

Печь плескала раскалённой медью,

Выпуск начинать бы хорошо…

Мастер ждал хозяина и медлил.

И ещё хозяин не пришёл —

Брат мой крикнул: «Выпускай-ка, Костя!

Что хозяин! Ждать их – сволочуг…»

Мастер, задохнувшийся от злости,

Обругался шёпотом и вдруг,

Багровея бородатой мордой,

Как медведь присадист (ну, держись!..)

Снизу вверх ударил в подбородок

Кулаком… И брат свалился вниз

Прямо в форму. Бросились, немея,

К лестнице в двенадцатый пролёт:

Может быть, они ещё успеют,

Может быть, кривая пронесёт…

Но уже, рассвирепев с разлёта,

Искры рассевая высоко,

Шёл металл сквозь огненную лётку

Белый, как парное молоко.

И когда с шипением и гудом

Подошла белёсая гроза,

Брат ещё смотрел – через секунду

Лопнули и вытекли глаза.

Старший и единственный брат Павла – Андрей, конечно же, был вполне себе жив.

Но если в случае с этой балладой можно сослаться на то, что рассказчик здесь – лицо абстрактное, равно как и его брат, то про автобиографические стихи 1935 года «Слово в защиту», где Шубин рассказывает о себе, так сказать уже сложнее.

Там у старшего брата-повествователя появятся протезы (напомним процитированные выше строки: «Седая мать, холодный едкий дым, / Протезы брата, выбитая озимь…»). Читатель неизбежно догадывается, что брат потерял конечности в сражениях империалистической войны.

На самом деле ноги-руки у Андрея были на месте.

Но что там брат! Годом раньше Шубин безжалостно похоронил мать своего лирического героя:

Но не этим памятно мне детство…

Не его дешёвое наследство

Мне дано сегодня вспоминать —

Боль мою вынашивать такую…

Кто-то умный всё, о чем тоскую,

Выразил коротким словом – мать.

…………………………………….

И доныне памятной осталась

Тела её слабого усталость

К вечеру почти любого дня…

И ещё я смерть её запомнил…

В чёрных, бо́льных трещинах ладони,

Сроду не ласкавшие меня.

(«Мать», 1934)

Родившая одиннадцать детей Ольга Андриановна, быть может, не всегда имела возможность приласкать младшего сына; в любом случае проживёт она долго – схоронив ещё в молодости четверых малых детей, переживёт, увы, и младшего своего сына – поэта.

Отношения меж ними, оговоримся сразу, были добрейшие, и, едва начав зарабатывать литературой, Шубин будет неизменно переводить деньги в родной дом, с какого-то времени, по сути, начав содержать стареющих родителей, а потом и вовсе заберёт мать к себе жить.

Единственный сын Павла Шубина, внук Ольги Андриановны, напишет в воспоминаниях, что отец был у неё самым любимым из всех детей – с самого его младенчества она души в нём не чаяла.

Но поэзия! Поэзия требовала с него жертв неслыханных!

Во все времена поэзия – не только безжалостное соревнование в мастерстве, но ещё и в перипетиях биографий. Поэтому в 1935 году Шубин пишет программное стихотворение «Где-то за Окой»:

Я нигде не мог ужиться долго.

Мне хотелось навсегда узнать,

Чем живёт страна,

О чём над Волгой

Зори астраханские звенят.

Широко открытыми глазами

Мне хотелось видеть светлый мир,

Где Хибиногорск цветёт садами

И дымит заводами Памир.

И меня во все концы бросало

На пути открытом и глухом,

От Владивостока до Урала —

Слесарем, шахтёром, пастухом;

И везде дарила жизнь простая

Мне работу, песни и жильё.

И не знаю я, когда устанет

Сердце ненасытное моё!

Из трёх перечисленных профессий (слесарь, шахтёр, пастух) Шубин официально владел и занимался только первой. Впрочем, здесь стоит признать, что большинство поэтов и одной не владели.

В том же 1935 году в стихотворении «Родина» Шубин пишет:

Семь лет я дружил с незнакомою речью

В казахских кибитках,

В калмыцких возах.

Долины Памира, сады Семиречья

Семь раз отцвели у меня на глазах.

Я мёрз или слеп от горячего пота,

Меня малярия трясла через день.

И всё же подруги-друзья, и работа,

И радость, и песня встречали везде.

Мы хату, где выросли, любим. И всё же

Я твёрдо не знаю до нынешних дней,

Донская ль станица мне будет дороже

Иль, может, сады Семиречья родней.

Как бы он сочинял такое, если б три года себе не накинул!

Тогда же, в 1935 году, в стихотворении «В который раз идти на перепутья…» к Уралу и Семиречью прибавляются Днепрострой и некое не названное море, куда, вполне возможно, уходит лирический герой в плаванье:

А я, носивший к Днепрострою камень,

Я видел от Кремля в полуверсте

И лирика с трахомными глазами,

И первый трактор, уходящий в степь.

И всё, что было,

Всё, что есть сегодня,

Солёным ветром бьющее в глаза,

Уходит в море, поднимая сходни,

Чтоб никогда не приходить назад.

В следующем году тема будет продолжена:

В глазах дремучей зеленью рябя,

Шумел Амур, и кедрачи шумели.

Нас было трое молодых ребят,

Небритых сорок дней.

И перед нами

Лежали пади, словно в полусне.

Я вижу их с закрытыми глазами

Сейчас смелей и, чем тогда, ясней.

Я понял дух охотничьей удачи,

Когда, всадив по обух топоры,

Над краем зверьей, сумрачной норы,

На старых кедрах, розовых, как медь,

Мы сделали зарубки, обозначив,

Где людям жить и городу греметь.

(«Город», 1936)

Если бы он стал однажды по-настоящему знаменит, завистники и ревнивцы разыскали бы, разрыли вехи его истинной биографии. Откопали б осмысленную путаницу в датах, ложную беспризорность, брата в добре и здравии, неслучившиеся поездки.

О, как бы в него вгрызались тогда, как бы кусали, как бы выводили на чистую воду! Требовали бы покаяться и замолчать навсегда!

На самом деле всё это значения не имеет – был, не был.

Это – великолепные стихи. Мы же читаем стихи, а не к трудовой награде Шубина посмертно представляем? Стихи – вот. Полнокровные и яростные. Неважно, где он там был, не был. Он уже самим фактом написания стихов – был там, работал на