Разбежались линии руки - Станислав Борисович Малозёмов

Свой положенный срок я толково отжил:

Погулял от души, от души погрешил.

А к концу запечалилась совесть моя,

Потому как ещё не покаялся я.

Не за то, что здоров, не за то, что живой,

Не за то, что всё так же дружу с головой.

За утопших в стакане друзей дорогих

И за брошенных женщин, чужих и своих.

Грешен в том, что я жизнь проскочил, как умел.

Не боялся друзей и врагов не имел.

Я виновен безмерно и грешен вдвойне

В том, что жизнью своей я доволен вполне.

В том, что зла не держу на жену и страну,

Что у денег в плену я свой срок не тяну.

Что ни праздников я не люблю, ни наград,

И гостей не люблю, и подаркам не рад.

Ох, как сильно душа моя мается!

Жизнь кончается, всё ломается…

Надо в церковь бегом лбом удариться

И покаяться, чтоб исправиться.

В храме жарко от свечек, светло от икон,

Вон и колокол бьёт непонятно по ком.

Вот поклоны кладу, вот целую я крест

И томлюсь в ожидании гласа с небес.

И раздался мне глас, хоть крестись и божись:

«Самый тяжкий твой грех — твоя длинная жизнь.

Ты прими благодарно прощенье моё.

Отпускаю твой грех, забираю её».

Ох, как здорово всё получается:

Всё ломается, жизнь кончается.

Но самый тяжкий мой грех отпускается.

Что ж печалиться? Что ж печалиться?

Воля

Как может, живёт человек без особых примет,

Без громкого имени, славы и прочих отметин

Врагов не завёл, потому что врагам не приметен,

Друзей потому же давно и пожизненно нет.

Живёт он нигде, потому не идёт никуда.

Не надо ему — всё убого вокруг и нескладно.

Он счастлив и рад, что покуда не помер, и ладно,

Хоть жизнь без следа, так то ж ерунда, и всё ж не беда.

Вон яблоки греются в солнечном сонном саду

И пахнет смолой от недавней на дереве раны.

Такой здесь покой, что с ума от покоя сойду,

Хоть разум терять непростительно глупо и рано.

Живу, как могу, не имею особых примет

И громкого имени, славы и прочих отметин.

Узнать бы мне самую тайную тайну на свете,

Зачем я живу столько дней, столько зим, столько лет?

===

А с дикого озера дикие гуси взлетают.

Взлетают и тают в тяжёлом молочном тумане.

Их след на воде будто снегом туман заметает.

И ветер их крыльев отравой свободы дурманит,

Колдует, пугает и вдоль зачарованно манит.

И рвётся душа моя грешная, но не взлетает.

Ах, вольная воля, как горько тебя не хватает.

Как бы сентиментальные:

Ей так хорошо

Она старомодна как запах забытых «Клима»,

Она неуклюжа в век быстрый наш и угловата.

Любимое время, когда хорошо ей, зима.

И в прошлом всё лучшее было. Не вспомнить.

Когда-то…

Она проживает свой срок средь бессрочных вещей

Одна среди слоников белых из кости слоновой.

И то, что другими давно позабыто уже,

Ей кажется чудным, ей кажется радостью новой.

Ей так хорошо среди старой фарфоровой прозы,

Какую всю жизнь для себя сочиняла сама.

Она обожает банальные белые розы

И несовременно от Чехова сходит с ума.

Её невозможно склонить на невинный роман

С каким-нибудь ухарем — мастером беглого флирта.

Она, как на скатерти гладь, а под ней бахрома.

И также нелепа, как свадьба без драки и спирта.

Ей сорок всего, а прожито семьдесят лет.

И тайна в глазах — след от бывшего злого ненастья.

Она любит запахи роз и домашних котлет,

И зла не таит за сбежавшее в юности счастье.

В наш мир не желает она появляться сама,

Менять нелюбовь на любовь. И стихи, и привычки.

Она старомодна как запах «Шанель» и «Клима».

С русалкой ковры, абажуры да свечки и спички…

Ей так хорошо среди старой фарфоровой прозы,

Какую всю жизнь сочиняла с любовью сама.

Она любит розы, банальные белые розы,

И так же банально от Чехова сходит с ума.

Она старомодна, как запах забытых «Клима»,

Она неуклюжа и даже чуть-чуть угловата.

Любимое время, когда хорошо ей, — зима.

И в прошлом всё лучшее было. Не вспомнить…

Когда-то…

Не спится мне

Не спится мне. Гляжу в окно напротив.

Четвёртый час, не утро и не ночь.

В окне напротив молодая тётя

Совсем одна. И нечем ей помочь.

Да что ж она опять не гасит свет

И ходит, как шальная, в неглиже?

И бесит этот маленький рассвет

В чужом окне на пятом этаже.

Да что ж она, совсем сошла