Игорь Северянин - Том 4. Классические розы

1927

На монастырском закате

Если закат в позолоте,Душно в святом терему.Где умерщвленье для плотиВ плоти своей же возьму?

Дух воскрыляю свой в небо…Слабые тщетны мольбы:Все, кто вкусили от хлеба,Плоти навеки рабы.

Эти цветы, эти птицы,Запахи, неба кайма,Что теплотой золотится,Попросту сводят с ума…

Мы и в трудах своих праздны, —Смилуйся и пожалей!Сам ты рассыпал соблазныВ дивной природе своей…

Где ж умерщвленье для плотиВ духе несильном найду?Если закат в позолоте —Невыносимо в саду…

1927

Черные, но белые

Белоликие монахини в покрывалах скорбно-черных,Что в телах таите, девушки, духу сильному покорных?

И когда порханье запахов в разметавшемся жасмине,Не теряете ли истины в ограждающем Амине?

Девушки богоугодные, да святятся ваши жертвы:Вы мечтательны воистину, вы воистину усердны!

Но ведь плотью вы оплотены, и накровлены вы кровью, —Как же совладать вы можете и со страстью, и с любовью?

Соловьи поют разливные о земном — не о небесном,И о чувстве ночи белые шепчут грешном и прелестном…

И холодная черемуха так тепло благоухает,И луна, луна небесная, по-земному так сияет…

Как же там, где даже женщины, даже женщины — вновь девы,Безнаказанно вдыхаете ароматы и напевы?

Не живые ль вы покойницы? Иль воистину святые? —Черные, благочестивые, белые и молодые!

1927

Все они говорят об одном

С.В. Рахманинову

Соловьи монастырского сада,Как и все на земле соловьи,Говорят, что одна есть отрадаИ что эта отрада — в любви…

И цветы монастырского лугаС лаской, свойственной только цветам,Говорят, что одна есть заслуга:Прикоснуться к любимым устам…

Монастырского леса озера,Переполненные голубым,Говорят: нет лазурнее взора,Как у тех, кто влюблен и любим…

1927

У моря и озер

У моря и озер

У моря и озер, в лесах моих сосновых,Мне жить и радостно, и бодро, и легко,Не знать политики, не видеть танцев новыхИ пить, взамен вина, парное молоко.

В особенности люб мне воздух деревенскийПод осень позднюю и длительной зимой,Когда я становлюсь мечтательным, как Ленский,Затем, что дачники разъехались домой.

С отъездом горожан из нашей деревенькиУходит до весны (как это хорошо!)Все то ходульное и то «на четвереньках»,Из-за чего я сам из города ушел…

Единственно, о чем взгрустнется иногда мне:Ни звука музыки и ни одной души,Сумевшей бы стиха размер расслышать давнийИль новый — все равно, кто б о стихе тужил.

Здесь нет таких людей, и вот без них мне пусто:Тот отрыбачил день, тот в поле отпахал…Как трудно без души, взыскующей искусства,Влюбленной в музыку тончайшего стиха!

Доступность с простотой лежат в моих основах,Но гордость с каждым днем все боле мне сродни:У моря и озер в лесах моих сосновыхМы с Музой радостны, но в радости — одни.

1927

На земле в красоте

Восемь лет я живу в красотеНа величественной высоте.Из окна виден синий залив.В нем — луны золотой перелив.

И — цветущей волной деревень —Заливает нас в мае сирень,И тогда дачки все и дома —Сплошь сиреневая кутерьма!

Оттого так душисты мечты —Не сиреневые ли цветы?Оттого в упоенье душа,Постоянно сиренью дыша…

А зимой — на полгода — снега,Лыжи, валенки, санки, пурга.Жарко топлена русская печь.Книг классических четкая речь.

Нет здесь скуки, сводящей с ума:Ведь со мною природа сама.А сумевшие сблизиться с нейГлубже делаются и ясней.

Нет, не тянет меня в города,Где царит «золотая орда».Ум бездушный, безумье душиМне виднее из Божьей глуши.

Я со всеми в деревне знаком:И с сапожником, и с рыбаком.И кого не влекут кабаки,Те к поэту идут рыбаки.

Скучно жить без газет мужичку…Покурить мне дадут табачку,Если нет у меня самого.Если есть — я даю своего.

Без коня, да и без колесаМы идем на озера в лесаРыболовить, взяв хлеба в суму,Возвращаясь в глубокую тьму.

И со мной постоянно она,Кто ко мне, как природа, нежна,Чей единственный истинный умШуму дрязг предпочел синий шум.

Я природой живу и дышу,Вдохновенно и просто пишу.Растворяясь душой в простоте,Я живу на земле в красоте!

1925

Десять лет

Десять лет — грустных лет! — как заброшен в приморскую глушь я.Труп за трупом духовно родных. Да и сам полутруп.Десять лет — страшных лет! — удушающего равнодушьяБелой, красной — и розовой! — русских общественных групп.

Десять лет! — тяжких лет! — обескрыливающих лишений,Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.Десять лет — грозных лет! — сатирических строф по мишениЧеловеческой бесчеловечной и вечной вражды.

Десять лет — странных лет! — отреченья от многих привычек,На теперешний взгляд — мудро-трезвый — ненужно-дурных…Но зато столько ж лет рыб, озер, перелесков, и птичек,И встречанья у моря ни с чем не сравнимой весны!

Но зато столько ж лет, лет невинных, как яблоней белыхНеземные цветы, вырастающие на земле,И стихов из души, как природа, свободных и смелых,И прощенья в глазах, что в слезах, и — любви на челе!

1927

Не устыдись…

Не устыдись, склонив свои колени,Благодарить в восторге небеса,Что зришь еще один расцвет сирениИ слышишь птиц весенних голоса.

Земля цветет, вчера еще нагая,Цветет душа, ее цветам внемля.Нисходит в сердце радость всеблагая.Ценней бессмертья — смертная земля!

Один лишь раз живя на этом светеИ ощущая землю только раз,Забудь о судьбах будущих столетий:Вся жизнь твоя — в лучах раскрытых глаз!

1926

В деревушке у моря

В деревушке у моря, где фокстротта не танцуют,Где политику гонят из домов своих метлой,Где целуют не часто, но зато, когда целуют,В поцелуях бывают всей нетронутой душой;

В деревушке у моря, где избушка небольшаяСтолько чувства вмещает, где — прекрасному сродни —В город с тайной опаской и презреньем наезжаяПо делам неотложным, проклинаешь эти дни;

В деревушке у моря, где на выписку журналаОтдают сбереженья грамотные рыбакиИ которая гневно кабаки свои изгнала,Потому что с природой не соседят кабаки;

В деревушке у моря, утопающей весноюВ незабвенной сирени, аромат чей несравним, —Вот в такой деревушке, над отвесной крутизною,Я живу, радый морю, гордый выбором своим!

1927

Соблазны влаги

В однообразии своем разнообразны,Они разбросаны, как влажные соблазны,Глазами женскими, и женственны они,Как дальней юности растраченные дни.

Я часто к ним иду, покорный власти зова.Один прохладный глаз лучится васильково.Другой — коричневый — лукавой глубинойКоварно ворожит, веселый, надо мной.

И серый — третий — глаз, суровый, тайно-нежный,Напоминает мне о девушке элежной,Давно утраченной в те щедрые лета,Когда вот эта жизнь была совсем не та…И глядя на друзей, взволнованных и влажных,Я вспомнил девушек в домах многоэтажныхИ женщин с этою озерностью в глазах,Всех женщин, взрощенных и вскормленных в лесахОтчизны, взвившейся на мир змеей стожалой,Крылатой родины, божественной, но шалой…

Их было у меня не меньше, чем озерВ лесу, где я иду к обители сестер:Не меньше ста озер и женских душ не меньше,Причем три четверти приходится на женщин.И, углубляясь в приозерные леса,Я вижу их глаза, я слышу голосаИ слезы вижу я, и смех припоминаю…Я ими обладал, — я их теперь не знаю.Я смутно помню их, когда-то близких мне,Мне отдававших все со мной наедине —И души, и тела… И что боготворимоКогда-то было мной, теперь не больше дыма…В разнообразии своем однообразныВдруг стали все они, и влажные соблазныИх некогда живых и мертвых ныне глазНе будят нежности, не вовлекут в экстаз.Настолько радостны нагаданные встречи,Настолько тягостны разлуки. Вы — далече,Непредназначенные женщины мои!..

И видя хлесткие движения змеи,Ползущей к озеру, и вспомнив о России,Глаза усталые, глаза немолодыеЗакрыв в отчаяньи, я знаю, что слезаМне зацелованные женщиной глазаКольнет нещедрая — последняя, быть может:Утеря каждая до сей поры тревожит…О, эти призраки! Мучительны они…Я силюсь позабыть растерзанные дни,Смотрюсь в озера я, но — влажные соблазныВ однообразии уже однообразны…

14-го окт. 1928