Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

время мы лежали неподвижно. Я хотел даже сказать что-то, остроумное, но понимал, что будет невпопад. К тому же губы ссохлись и язык стал, как терка. Произнести что-либо не было никакой возможности. И вдруг – сорвалось!

Мы неслись в развевающихся простынях по какому-то световому бесконечному коридору, заряженные неведомой силой, краем глаза я видел, как летели короткие волосы Наташи и развевались длинные локоны Вольфганга, сам я скалился, хватая пустоту и – грудью, всем телом чувствуя, как дергают нас вожжи. Я запрокинул голову – назад и вбок, действительно, пристяжная. И коротко вскрикнул, засмеялся – от боли и неожиданности. Управляла нашей дружной тройкой, честное слово, большая белая крыса.

ГЛАВА 3

Помещение походило на вокзал или манеж: бестолковый простор, в котором как-то сразу теряешься, в глубине, чуть было не сказал сцены, – белеющие колонны в ложноклассическом стиле, отгораживающие мраморную лестницу. Но если – поближе, и мрамор, и колонны из крашеной фанеры. Была здесь и тяжеловесная округло-полированная мебель, и садовые скамьи на чугунных львиных лапах и урны в виде рогов изобилия, из которых сыпался мусор. Сидел и расхаживал самый разный народ. И такие, как мы, римляне, кутающиеся в простыни. И одетые, как на прием. Все ждали. Видимо, прибытия каких-то важных персон. Больше всего похоже на павильон большой киностудии перед съемками очень дорогого фильма. Может быть, это и был павильон, во всяком случае, наверху я заметил софиты, на полу провода и шланги тянулись повсюду.

– Сейчас вы их увидите! – шепнула Наташа.

– Ты сумасшедшая и увлекла нас в свой сумасшедший мир! – вдруг догадался я. – Транквилизаторы какие-нибудь.

Вольфганг, клянусь, глянул на меня с пониманием. Из складок простыни на груди выглянула белая крысиная мордочка.

– Может быть, – Наташа странно улыбнулась. – Во всяком случае, то, что здесь происходит, здорово влияет на нашу прогрессивную советскую общественность.

– Народ и партия едины, – ухмыльнулся Вольфганг.

– Вот именно, – подтвердила Наташа.

Но вот вокруг зашевелились, стали расступаться, нас потащило в сторону. Где-то в стороне грянул духовой оркестр: «Идет война народная, Священная война!»

И сразу оттуда из‐за колонн двумя шеренгами промаршировала охрана НКВД с синими петлицами, – и «сюда нельзя!» шеренга блестящих сапог потеснила нас в глубину, отсекла от стола президиума – с чем-то посередине. Мне показалось, это георгины, но теперь это скорее были лиловые и красные куски говядины на блюде. Шеренга сапог повернулась и щелкнула. Все замерло в ожидании.

По мраморной лестнице, там за колоннами, негромко переговариваясь, спускалась группа военных и штатских.

– Похоже, Брежнев, – раздались голоса.

Брежнев-то и был непохож, какой-то мужиковатый, плоский, завгар, не было у него этого южного шарма. Но обилие орденов и звезд было.

– Смотрите, смотрите, с ним – сам Рейган, – заликовали кругом.

– Где? Где он? Не вижу.

– Да вот же он, – показала мне Наташа. – Вергилий.

Полуседой высокий, как палка, старик. А рядом с ним кто – в коротких штанишках прыгает, с баскетбольным мячом играет, то об пол – ладонью, то об кого-нибудь из энкавэдэшников. Что за юный озорник?

– Джон Кеннеди.

– Ну да! А это кто?

– Маргарет Тэтчер – железная леди!

– Но это же мужчина в юбке.

– Она и есть мужчина в юбке, Тэтчер из клана Тэтчеров.

– Но почему они другие? Совсем не такие?..

– Какими вы их привыкли видеть в газетах и на телевидении? – насмешливо оборвала Наташа. – Но это же обычная подмена, для дураков. А вот они, какими сами себя чувствуют, почти настоящие.

– Хорошо, что мы не видим их из верхнего мира, где живет Тор, – холодно заметил Вольфганг, – просто сборище улиток, сколопендр и жуков.

Между тем оркестр заиграл было «Янки дудль», но посреди музыкальной фразы умолк, будто выключили. Новоприбывшие стали рассаживаться за большим столом.

Поднялся Леонид Ильич – завгар. Лес микрофонов протянулся к нему. Он деликатно кашлянул и – не заговорил, зашлепал губами, забормотал, защелкал, как соловей, зашаманил. Сразу будто в голову и в сердце толкнуло.

Вижу, проявляется настоящее лицо – слепое, бровастое, носастое, губастое. Кому принадлежит это лицо, не знаю. На каком языке говорит, не понимаю. Возможно, на немецком или арабском.

Слышу, не впрямую, а как будто по репродуктору – по довоенной тарелке транслируют на весь павильон. Вокруг слушают напряженно, девушка рот полуоткрыла – невинно, у белого старика слюна к подбородку течет.

Говорит большое лицо грозно. Речь набухает какою-то высшей бранью, перекатываются камни. Кисти рук тяжелеют, головы опускаются вниз. Мы – одна безликая стена. Но вот серая плотина зашевелилась. Рухнула под внутренним напором.

Темные куски энергии стали отлетать от людей и сцепляться, схватываться над головами в одну вязкую рычащую массу.

Рядом Наташа вроде как ослепла, вся красная, хватает себя за горло, выбрасывает из себя липкую злобу. И Вольфганг разинул рот, бледный, лезет в него страшная музыка – всегда хотел.

Один я пока держусь, хоть и дрожу, как в лихорадке. Вот сорвусь с крючка, кинусь в это месиво, завою голосом пароходной сирены, все пропадай!

Щекочет за ухом. Покосился, а белая крыса на меня перескочила, влажным носиком ухо мое исследует. Я и отвлекся. Выручила белая крыса.

Смотрит на меня голова, именно на меня, вижу. Нет, не сердится бровастая, глядит укоризненно: откуда, мол, ты такой вылез, что всю обедню мне портишь. Смотрю, изо рта слова летят уже не такие новенькие, гладкие и зубастые, а полудохлые, помятые, шамкающие, слипаются конфетами-тянучками, летят шелухой семечек, никуда не годятся. Стала голова снова мужичком – завгаром, только облезлым.

Точно очнулись от обморока, стали переговариваться, зашумели, слушать не хотят.

Брежнев сел, как обиженный мешок. И вообще это был не Брежнев, а плохо загримированный под Леонида Ильича Никсон с лохматыми бровями.

– Идолище, все они друг друга играют. Не убедил, – шепнула мне Наташа.

ГЛАВА 4

Юноша Джон Кеннеди подбросил свой мяч и задел микрофон. Тот квакнул.

– Господа, не слушайте вы этого старого маразматика, – объявил по-русски с английским акцентом.

– Сейчас, сейчас! – зашелестело. – Джон Кеннеди! Наша молодая надежда!

Встала новая тишина. Как бы пришло второе дыхание.

– Бог любит справедливость, – и оратор обеими руками толкнул мяч – пас, прямо в толпу.

Какие неожиданные слова! Бог! Справедливость! Любовь! Мы ведь еще ничего подобного не слышали. Бог! Справедливость! Мяч впереди подхватили и отпасовали назад – оратор прыгнул вбок и поймал.

– Учреждайте… как это по-русски?.. входите… нет, вступайте в звенья Справедливости.

Вот сказал – и сразу понятно. Уже несколько человек подхватили баскетбольный белый – и стали перебрасываться – мяч.

– Сейчас, теперь, нау, мы повернемся друг к