Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

Глава II ОТЪЕЗД

Громов ходит быстро вдоль вагона,Нервно щиплет жесткие усыИ все чаще смотрит на часы,Что сияют в глубине перрона.

Как нескладно все выходит, право,Стрелки так стремительно бегут..Вот до отправления составаОстается только семь минут.

Он понять не может: в чем причина?Что случилось? Ведь не может быть,Чтоб Галина, верная Галина,Не примчалась мужа проводить!

До сих пор все складывалось славно:Он. Андрей, окончил институт.— Ну, жена, Галина Николавна,Вот диплом, а вот уж и маршрут.

Я геолог! Неплохое званье!Ну не хмурься… Я ж приеду скоро.Значит, Лешка, я и Бойко ТаняЕдем под командой Христофора.

Христофор Иваныч! Сказка прямо!Автор добрых тридцати трудовНас берет на поиски вольфрама.«Самых, — говорит, — беру орлов».

Есть речушка со смешным названьем…Вспомнил: «Каква»… Знаешь: лес… Урал…Наших трое: Лешка, я и Таня.Впрочем, это я уже сказал…

Нам на вс» три месяца даны.— Эх, Андрюша, мне ли привыкать!Тот, кто ждал любимого с войны,Уж, поверь мне, научился ждать.

У Галины крыльями ресницы,А глаза — два темных василька.Улыбнется Галя — и река,Улицы, деревья, облака —Все в глазах смеется и дробится…

Вышло так: вдруг кем-то почему-тоБыл маршрут «проверен», «уточнен»,И отъезд в последнюю минутуНа день раньше был перенесен.

Как тут быть? Галинки нету дома,А сегодня ехать… Вот задача!Он поспешно позвонил знакомым,На работу — всюду неудача!

Вещи все уложены давноНежными стараниями Гали.Он письмо оставит. Решено.И жену дождется на вокзале.

И сейчас вот быстро вдоль вагонаОн шагает, теребя усы,То и дело глядя на часы,Что сияют в глубине перрона.

Пять минут… Ведь это очень мало…А Галины до сих пор все нет.Может быть, письма не прочитала?Где-то задержалась? В чем секрет?

— Эй, Андрюша, погоди немножко! —И с площадки, прожевав галету,Быстро спрыгнул веснушчатый Лешка —Знаешь, есть счастливая примета:

Эта вот платформа — номер три.И вагон наш третий… Нет, серьезно…Место третье у тебя, смотри!Поезд тоже третий… Грандиозно!

Стой! И три минуты до отхода!Ты счастливец! Вот взгляни, сейчасИз гудящей сутолки народаВспыхнет пара темно-синих глаз…

Я ведь знаю, будет все в порядке.Галя — это ж золотник урана! —В это время вышла на площадкуСтатная, высокая Татьяна.

На друзей спокойно погляделаИ сказала: — Граждане, в вагон!Христофор Иваныч возмущен.Был свисток, и тут стоять не дело.

Взгляд похож нередко на людей:Тот в улыбке доброй расплывется,Этот строг и важен, как музей,Тот сердит, а этот вон смеется…

Танин взгляд был чем-то вроде лорда:Не смеялся он и не страдал,А при встрече холодно и гордоСловно б вам два пальца подавал.

Мчит состав, по стеклам бьют дождинки,Канул в ночь вокзала яркий свет…Эх, Галинка, милая Галинка!Прибежит, а поезда уж нет…

Впрочем, ладно. И не так случалось —Был состав, и с Галей был Андрей.Но хотя прощанье состоялось,А на сердце было тяжелей.

Сорок первый. Грохот эшелонов.В новенькой пилотке, в сапогах,В толкотне стоял Андрюша Громов,Ветку липы теребя в руках.

Видел он, как старшина кого-тоРаспекал за смятый котелок,Как супруга командира ротыВсе совала мужу узелок.

Тот не брал: — Оставь, снеси ребятам…Ну не плачь, Маруся… ничего… —И смущался, видя, что солдатыИз вагонов смотрят на него.

Десять лет Андрей учился с Галей.Галя — друг. Да мало ли друзей?Почему же нынче на вокзалеОн с тоскою думает о ней?

Как вчера он с Галей попрощался?«Не забудь… Пиши мне…» Эх, дубина!Лжешь, что дружба, лжешь, а не признался,Испугался синих глаз Галины.

«Не забудь, пиши мне…» Ну и пусть!Так тебе и надо, жалкий трус!Забирай теперь в дорогу грусть,Увози неразделенный груз!

Но когда Андрей шагнул к вагону,Каблуком притопнув по окурку,То увидел вдруг в конце перронаЛегкую знакомую фигурку.

Галя шла, бежала все быстрее,Словно что-то потерять боясь,И, когда увидела Андрея,Вдруг густым румянцем залилась.

Грудь ее порывисто вздымалась,Руки были холодны как лед.— Знаешь, я как раз не собиралась…Впрочем, нет… Совсем наоборот…

Был таким рубиновым закат,Что хоть кисть макни в него, и вотНа стене бы запылал плакат:«Комсомольцы, дружно все на фронт!»

Лязгал штык, команды раздавались,Где-то под гармошку напевали…Возле эшелона на вокзалеВ первый раз они поцеловались.

И увез он марш военных труб,Полный горя синий взгляд Галинки,Вкус ее сухих горячих губИ солоноватый вкус слезинки…

Про любовь Галина не сказала.Взгляд на все ответил откровенно.Ну а писем разве было мало?Два письма в неделю непременно.

Что письмо?! Но если приглядеться,Это ж ведь и есть любовь сама.Ровно триста сорок два письма.Триста сорок две частицы сердца!..

Это было десять лет назад…И сдается, что совсем недавно…Эх, жена, Галина Николавна,Где же нынче был твой синий взгляд?

Что могло с тобою приключиться?За окошком полночь. Холодок…Сел Андрей. Не хочется, не спится!— Лешка, брось мне спичек коробок.

Таня спички со стола взяла,Кинула Андрею, усмехнулась:— Что, геолог, нелегки дела? —И, локтями хрустнув, потянулась.

Хороша Татьяна, что скрывать:Строгий профиль, как из-под резца,Мягкая каштановая прядь,Блеск зубов и матовость лица.

Только это ни к чему Андрею,Он спокойно на нее глядит.Таня — это статуя в музее.Хороша, а сердце не болит…

За окошком черною лисицейНочь несется, к травам припадая.Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!Надо спать. Да вот никак не спится.

— Это скверно: ждать и не дождаться, —Таня вдруг сурово изрекла. —Я вот тоже как-то раз, признаться,Милого напрасно прождала.

Первый курс… девчонка… дура дурой.И взбрело ж мне в голову тогда,Что с моим лицом, с моей фигуройПокорю я парня без труда.

Он был славный, добрый, беззаботный,С полуслова друга понимал.А со мной хоть и шутил охотно,Но любви моей не замечал,

Да, любви, но мне открылось этоСлишком поздно. Так-то, побратимы.В этом нет уже теперь секрета,Все ушло и пролетело мимо…

Но тогда мне, помню, показалось,Что вздыхать, робея, ни к чемуИ что, коль со счастьем повстречалась,Взять его должна я и возьму.

По каким неписаным законамС давних пор уж так заведено,Что о чувствах девушкам влюбленнымПервым говорить запрещено?!

Любит парень — парню все возможно!Признавайся, смотришь — и поймут…А девчонка — лютик придорожный:Жди, когда отыщут и сорвут.

Только я не робкого десятка.Что мне было понапрасну ждать?Для чего играть со счастьем в прятки?Он молчит, так я должна сказать!

Помню шумный институтский вечер.Хриплые раскаты радиолы.Я решила: нынче эта встречаБудет не бездумной и веселой.

Пусть она не в парке состоится,А вот здесь, под меди завыванья.Что ж, так даже легче объясниться;Хоть не будет тяжкого молчанья.

Тот пришел с подружкой, тот с женою,Танцы, смех, веселый тарарам…Я ж застыла, будто перед боем,Взгляд и душу устремив к дверям.

Лешка приподнялся моментальноИ спросил нетерпеливо: — Ну?Что же дальше? — Дальше все печально,Дальше мой фрегат пошел ко дну.

Мой герой явился, только рядом,Рядом с ним, сияя, шла другая,Щурилась подслеповатым взглядом…Рыжая, толстенная, косая…

— Ну а как же он? — воскликнул Лешка.— Он? — Татьяна зло скривила губы, —Он блестел, как новая гармошка,А в душе небось гремели трубы!

Он смотрел ей в очи, ей же богу,Как дворняга, преданно и верно.Ну а я, я двинулась к порогу.Что скрывать, мне очень было скверно.

Сразу стал ничтожным, как букашка,Разговор наш. Он влюблен. Он с нею!Да, Андрюша, не дождаться — тяжко,Потерять же — вдвое тяжелее…

— Таня, брось! — вздохнув, промолвил Лешка. —Что прошло, того уж не вернешь.Грусть ли, снег — все тает понемножку.А виски вот ты напрасно трешь.

Есть примета — постареешь рано.А для женщин это ж — сущий ад! —И, поймав его беспечный взгляд,Улыбнулась строгая Татьяна.

— Слушай, Лешка, — вдруг сказал Андрей. —Ты приметы сыплешь, будто дождик.Впрямь ты, что ли, веруешь в чертей?Ты же комсомолец и безбожник.

Лешка прыснул: — Вот ведь чудачина!Не во мне таится корень зла.Просто моя бабка АкулинаБез примет минуты не жила.

И, от бед оберегая внука,Без сомнений и без долгих думБабка той мудреною наукойНабивала мой зеленый ум.

Мне плевать на бога и чертей!Стану ли я глупости страшиться!Только надо ж как-то разгрузитьсяМне от ноши бабушки моей!

Вдруг профессор приоткрыл ресницыИ сквозь сон сердито пробурчал:— Что вам, полуночники, не спится?Ночь давно. Кончайте свой кагал!

Он еще побормотал немножко,Сонно потянулся и зевнул.Щелкнул выключатель у окошка,И вагон во мраке потонул.

— Есть примета, Христофор Иваныч, —Улыбнулся Лешка. — Верьте мне:Никогда нельзя сердиться на ночь —Домовой пригрезится во сне…

Глава III НОВЫЙ ДРУГ