Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Прости

Когда надумает расстатьсямое дыхание со мной,я не смогу уже остатьсяна затверделости земной.Когда в лампаде мало масла,когда у свечки сала нет…Но прежде, чем она погасла,она дает высокий свет.

Прости меня, что не блисталая в полдень полной красотой,зато полуночью листалая листья книги золотой,той самой, что рассталась с глиной,и всю меня несет туда,откуда кажутся равнинойущелия и города.

Желтый дом

Лоснился щебень. Бились воробьинад крошками разрушенного хлеба.Тяжелый флот скользил вдоль моря ифлот облачный — по временам — вдоль неба.

Весенний сквер был по-балтийски чист.Гудела детвора вокруг эстрады…Одно дитя, как виноградный лист,упорно липло к столбикам ограды…

Через дорогу, в дюнах, над песком,у грядок с будущими огурцами,стоял в уединенье длинный домс довольно необычными жильцами.

Он сделан был из желтых кирпичей,и все вокруг весной дышало, кромесмирительных рубашек и ключей,для тех, кто проживали в желтом доме.

Они гуляли парами порой,но двигался иной и в одиночку…Я помню гравий, солнце над горойи их глаза, направленные в точку.

Они срывали тонкую травуневозмутимым выспренним движеньем.Движенья их, заснувших наяву,других миров казались отраженьем.

А между ними поливал газонвеселый молодой садовник. С лейкой,в лучах заката направлялся онк насосу, что плескался за скамейкой.

Здесь мелкие лазурные цветы,имея блеск небесного оттенка,казались капельками высоты,упавшими к подножию застенка…

Ребенок с ярким яблочным лицомна солнышке, пять лет ему знакомом,нередко наслаждался леденцомпред этим необыкновенным домом.

К садовнику он подойти не смел,зато, в сияющее время года,следя за ходом огородных дел,подобно тумбе застывал у входа.

При нем — новорожденная грядаот полной лейки набиралась силы.Пел ящичек скворешного гнезда,входили в яму корневые жилы.

За дюнами кричали петухи —будильники рыбачьего поселка,и прославляла хвойные духиупавшая сосновая иголка…

Дитя стояло у больших вороттак неподвижно, как цветок двуногий.Брели безумные, раскрывши рот,ловя руками собственные ноги…

Садовник пел, не замечая их.Подрагивая яркими боками,взлетал к лазури шар. Закат был тих.Вдали — чернели барки с рыбаками.

Садовника землистая рукасама, в тени, землей казалась бурой.Над черным завитком от корешкаон думал о невесте белокурой.

У западной границы городкакачались пароходные каюты…И грустью, что весной для всех сладка,туманилась душа его Анюты.

Садовник взял анютины глазаи посадил их в солнечное место.Любил весну он за цветы и зате чувства, что дала ему невеста…

Но беспощадно сыплется песок,что назван был песочными часами.Сомнения вонзаются в висок,судьба полна немыми голосами…

И девочка, смотревшая на дом— с тем зданием боясь теперь свиданий —растерянно готовит третий томсвоих восторгов и своих страданий,

со страстностью соединив тоску,прибавив к этому надежду даже,но посыпая каждую строкутой солью, коей не найти в продаже.

Сестры

1. «Когда, скрипя, стирается белье…»

Когда, скрипя, стирается бельеиль с хрустом происходит чистка меди,вы все, конечно, видели ее —не у себя, так у своих соседей.

В пальтишке узком, с кончиком лисы,в крылатом фартуке, обычно в клетку,она в дома приходит на часы,как птица, что сама влетает в клетку.

С глубокими солонками ключиц,с глазами, как две чашки с синевою,с работою горчее всех горчиц,она живет почти что неживою…

Слова ее бесцветны, как вода,сама она порой худее кошки.В чулках ее — зиянья иногда,как слуховые круглые окошки.

С лицом сухим и серым, как ковыль,вооружившись выскобленным стулом,она с больших шкапов стирает пыль,поднявши руки вверх, как перед дулом.

Не основавши собственной семьи,покорная обычному заводу,стараясь, от семи и до семи,для всех, кто ей давал огонь и воду —

как друг, она трудилась для других.И с серой тряпкой, с сором, без привала,среди вещей — чужих, но дорогих —сама, как тряпка серая, сновала.

Без отдыха, без облика, без лет,скользила тень, равно для всех чужая,за несколько безжалостных монетлюбой очаг усердьем окружая.

Усталый мозг, засушенный в борьбе,лишенный духа, как цветок осенний,лишь раз в неделю думал о себе —и это было в утро воскресенья.

Она была умыта и чиста,и шкап — не до конца ее обидел:на ней была сорочка из холста…Но в эти дни — никто ее не видел.

Однажды утром, вставши после сна,прочтя в газете: «отравилась газом…» —я вам скажу: то, может быть, онаушла из жизни, не моргнувши глазом.

Она погрязла в прахе бытия.Быть может, Марфой в прошлом воплощеньибыла она… Возьмут ли «Жития»ее к себе — за силу всепрощенья?

2. «Когда счастливой матерью семьи…»

Когда счастливой матерью семьистановится ленивая Мария,лишь к вечеру, не ранее семи,плита ее бушует, как стихия,и дети, сев вдоль кухонной скамьи,кладут на доски рученьки сухие.

Мария варит суп из топораи моет пол в лазоревом уборе.Весной она уходит со дворас высокими зарницами во взоре…Ее запущенная детворасидит в худых штанишках на заборе.

В ее квартире зарево и гам.Дожди и снег идут в ее квартире…На страх соседям (и на страх врагам)она ложится в три или в четыре.Шлет зайчиков луна к ее ногам:она играет при луне на лире.

И к ней (сидящей с зайцами у ноги в то же время — с музыкой у чрева)приходит муза северных дорогс большим крылом направо и налево.Так — некогда — к Марии на порогмогла являться Пресвятая Дева…

Гнездо, Мария, со стараньем вей:ты от хулы должна оборониться.Рассветный воздух сделался живей,и месяц начал к западу клониться,а ты… ты все не спишь. Ты — ночи птица:сова? едва ль! скорее соловей…

Увы, родная Марфина сестра,непрочная опора для семейства:она не носит дойного ведраи в полдень сонные свершает действа…Пусть днем она не делает добра,но ночь ее — во власти чародейства.

Днем спит она, сжимая в кулакесвой первый палец. Странную картинуявляет ночь: совместно в котелкеМария варит и грибы и тину.Четыре паука на потолкеплетут одну и ту же паутину.

Пока пчелоподобная женачасы полезным отдает работам,Мария застывает у окна,подняв лицо к божественным высотам.Она сродни лунатикам — онатревожит лиру по нездешним нотам…

Но упрекнуть придется мне ееза то, что люлька у детей сырая,что у нее не глажено белье,что грабли зацветают средь сарая,что стало мхом вязание ееи что игре ее — не видно края,

еще — за обвалившийся плетень,за всё в саду погибшее богатство,за каждый без труда убитый день,за вечное с мечтою панибратство,за праздность, за лирическую лень,короче — за земное тунеядство.

Мария в узах брачного кольцакой-как свое свершает бабье дело.Она готовит душу для конца.Но будет ли душа сильнее тела,и свет ее посмертного лицатаким живым, каким она б хотела?..

Церковные стекла