Вечные предметы - Тамара Яблонская

– Я глубоко убежден, что каждый все нужное ищет сам, – сказал, оглянувшись на окна седьмого этажа, Бубнов. Там, в одном из окон сидела, прижав лицо к стеклу, его жена и внимательно смотрела на них. Бубнов задумался и добавил:

– Поэтому я никогда не навязываю свое мнение.

– Ну, это естественно, – согласился Петр Ильич и подумал: «А что тут особенного?»

У него на ногах были старые ботинки с изношенными скользкими подошвами. Он шел и больше смотрел под ноги, чем на Бубнова, который вдруг стал его немного настораживать.

– Вот вы, например… Кстати, как ваше имя-отчество?

– Петр Ильич.

– О как! Петр Ильич. Так и Чайковского звали. Но вы же не Чайковский! При тех же, так сказать, исходных параметрах, вы идете совершенно другим путем.

– Да уж, – решил пошутить Петр Ильич, – Чайковский в наш магазин не ходил, это точно.

Сосед ничего не ответил, видимо, собираясь с мыслями. А Петр Ильич, пока не подошли к магазину, решил коснуться главного.

– А вот скажите, – начал он. – У вас бывает такое? Кажется, будто тонешь в пустоте. И внутри пусто, и вокруг пусто, и сам растворяешься ни в чем…

Бубнов покачал головой.

– Нет. Наверно, нет. Дело в том, что я не отказываюсь от удовольствий.

Собеседник удивился и замедлил шаг.

Бубнов в некотором смущении продолжал:

– Если вы заметили, я вчера слегка выпил. Не подумайте, что злоупотребляю, ничего подобного. Но пообщаться с людьми люблю. А тут без этого не обойдешься… Вот и получается: удовольствие и удар по репутации. Не все понимают. – Он вздохнул. – Главное, дома ничего не докажешь.

Они вошли в магазин. Здесь атмосфера была другая, не располагавшая к продолжению разговора, и Бубнов, вытащив из кармана список, принялся ходить от полки к полке, кидая продукты в тележку. Тележка скоро наполнилась, а Бубнов все скрупулезно сверялся с бумажкой, не забыл ли чего.

Петр Ильич шел за ним следом, смотрел на покупки и думал, что и Бубнов тоже, по сути дела, тонет в пустоте. Только пустота его другая, чем у Петра Ильича, – в ней кружатся предметы и инструкции жены. Недаром Бубнов ищет удовольствий, заполняет свою пустоту, как может.

Петру Ильичу сразу стало легко от этих мыслей, как будто открылся вентиль в неизвестный доселе, более глубокий пласт человеческого существования, и он с усмешкой ждал, когда Бубнов закончит. Он уже решил про себя, что завтра найдет Коротченко и попросит дать почитать книжку о Чапаеве, так, для проверки некоторых догадок.

Когда вышли из магазина, Петр Ильич окончательно повеселел, перевел разговор на шутливую ноту и даже рассказал короткий анекдот про Чапаева. Бубнов с двумя тяжелыми полиэтиленовыми мешками в руках удивленно засмеялся, потом о чем-то задумался и больше уже не касался серьезных предметов. Но у самого дома не выдержал и все-таки поинтересовался: «Вам еще не жалко голубого экрана»?

Петр Ильич, как будто ожидая этого вопроса, шутливо-патетически ткнул пальцем вверх и вокруг:

– Вот же экран! Только побольше и поинтереснее.

Бубнов кротко поднял глаза на очистившееся от облаков небо, перевел взгляд на Петра Ильича и ничего не сказал.

Больше они не искали друг друга, чтобы поговорить. А когда встречались, подчеркнуто дружелюбно раскланивались и тут же расходились. Пустота, данная каждому из них, не имела точек соприкосновения.

Полет

С началом зимы Аникину перестали сниться сны. Другой бы этого и не заметил, но у Аникина вдруг стала ломаться жизнь.

Зимы он очень ждал, ведь это было его любимое время года. Он чувствовал себя пятнадцатилетним, весело поднимался в пять утра, делал зарядку, смотрел в окно, в темноту, ища птиц и редких прохожих, – ни для чего, просто из чувства солидарности, – потом легко, но по погоде одевался и бежал на работу пешком, полностью игнорируя общественный транспорт. До места добирался за полтора часа. Бодро входил, энергично брался за дела. И все было хорошо до тех пор, пока из его жизни не исчезли сны.

В первый раз, проснувшись и ничего не восстановив из ночных впечатлений, он испытал мимолетное удивление и быстро о нем забыл. Но следующая безликая ночь его уже немного встревожила, – а вдруг так теперь будет и дальше? Дальше стало именно так. Сны исчезли напрочь. При этом обнаружилось, что их сильно не хватает, они что-то значили, даже оказалось, служили некой опорой.

– Какой-то вы рассеянный, – буркнула начальница, подозрительно глядя, как он то и дело растерянно потирает рукой лоб. Делал он это совершенно безотчетно, это было как нервный тик, но заведующая отделом, худая, с красивой змеиной головкой и тонкими поджатыми губами, замечала и не такие детали. Она зорко следила за тем, чтобы ее отдел работал как хорошо смазанный часовой механизм, а чтобы невзначай не произошло сбоя, каждый день предпринимала профилактические действия, больно разящие сотрудников.

– Случилось что-нибудь? – прицепилась она.

Аникин поднял глаза, напустил в них облачка беззаботности и с улыбкой покачал головой.

На лице Юлии, – так звали начальницу, – отразилось недоумение, смешанное с отвращением. Но Аникину было не привыкать, неприязнь заведующей к своим подчиненным была общеизвестна, и на это даже не реагировали, – что делать, такой человек. Аникин выдержал требуемую ситуацией безмятежную мину, дождался, пока Юлия отойдет, проводил в душе первым попавшимся коротким бранным словом и углубился в самоанализ.

Вообще-то он знал, что этим заниматься не надо, вредно во всех отношениях, но очень тянуло. Во-первых, он не терпел хаоса внутри себя, а во-вторых, ситуация со сновидениями стала загадочной, а значит, требовала разгадки.

Аникин начал точить карандаш, чтобы казаться занятым, и анализировать возможные причины. Болезнь? На болезнь было непохоже, нигде ничего не болело. Может, сигналили первые признаки старости? Тридцать два года – подходящий для этого возраст.

Аникин заточил карандаш и решил остановиться на старости, тем более что других версий не было.

Весь день ему хотелось в тундру. Когда-то в юности ему довелось там побывать, и она произвела на него необыкновенное впечатление. Настолько сильное, что в трудные моменты своей жизни он начинал грустить о ней. Не задумываясь об этом, он невольно воспринимал тундру как самое лучшее и самое красивое, что только может быть. Он представлял себя стоящим в огромном, едва присыпанном снегом, безбрежно расходящемся во все стороны света пустом поле, и внутри разливалась живая вода забытого счастья.

В коридоре послышались гулкие козьи шаги, и дверь резко распахнулась.

– Аникин! Только что звонили из департамента, жаловались. Какие данные вы им дали? Вечно путаете! Вот теперь сами поезжайте и разбирайтесь! –