Евгений Евтушенко - Окно выходит в белые деревья...

«Само упало яблоко с небес…»

Само упало яблоко с небесили в траву его подбросил бес?А может, ангел сбил крылом с ветвейили столкнул руладой соловей?

Ударился о землю нежный бок,и брызнул из него шипящий сок,прося меня: «Скорее подбери…» —чуть зазвенели зернышки внутри.

Светясь, лежало яблоко в росе,и не хотело быть оно, как все,и отдыхало телом и душой,как малая планета на большой.

А в трещину его, ничуть не зла,оса так вожделеюще вползла,и, яблоко качая на весу,с ним вместе внес я в комнату осу.

И, вылетев из яблока, осана разные запела голоса,как будто золотинка жизни той,где жало неразлучно с красотой.

Но чем больнее времени укус,тем вечность обольстительней на вкус.

ДВА ВЕЛОСИПЕДА

Что сигналили вспышками                              велосипедные спицывсем далеким планетам                             с тропы в изумленном лесу?Что подумали бабочки,                            чуть не разбившись о лица?Что с утра загадали педали,                            с травы собирая росу?Что летящие по ветру девичьи волосы пелипод шипение шин по тропе                           и под пение птах?Что там делают два заплутавших велосипеда,на боку отдыхая                          в подглядывающих цветах?И молочные сестры-березоньки                          шепчутся простоволосо,и, как будто бы сдвоенная душа,                          двух нежнейше обнявшихся велосипедов колесапродолжают вращаться,                          о воздух смущенный шурша.И уходит на цыпочках в чащу                          медведь косолапый,увидав, что за игры сейчас                          эти двое в траве завели,и в звонок на руле                          забираются самой тишайшею сапоймуравьи,               словно рыжие крошечные звонари.Это ты,              это я,                        только под именами другими,ненасытно прижались к земле                         и — щекою к щеке,будто мы от планеты себе островок отрубилии упали друг в друга                        на этом ромашковом островке.И когда нас не будет —                                           любовь нам придумает                                                                                   каждому новое имя,и мы въедем на велосипедах не в смерть,                          а в иное совсем бытие,снова ты,                снова я,                               только под именами другими,и прижмемся к земле,                                       и земля не отпустит с нее.

ТРИ ФИГУРКИ

По петрозаводскому перрону,зыбкому, как будто бы парому,шла моя любимая с детьми.Дети с ней почти бежали рядоми меня упрашивали взглядом:«Папа, ты на поезд нас возьми…»

Что-то в тебе стало от солдатки.Все разлуки, словно игры в прятки.Вдруг потом друг друга не найти?Женщины в душе всегда готовымолча перейти из жен во вдовы,потому их так пронзают зовыжелезнодорожного пути.

На перроне, став почти у края,три фигурки уменьшались, тая.Три фигурки — вся моя семья.Монументы — мусор, как окурки.

Что осталось? Только три фигурки —родина предсмертная моя.

ГДЕ ДОРОГА ДОМОЙ?

По Америке, столь многодетной,                          но строго диетной,где ни яблок моченых,                          ни хрустких соленых груздей,я веду «кадиллак»,                          а со мною мой сын шестилетний —к пятилетней возлюбленной                          сына везу на «birthday».Заблудилась машина моя.                          Все вокруг до испуга похоже.И жестоко пророчит                          сынишка рассерженный мой:«Знаешь, папа,                          с тобой может что-то случиться похуже.Ты однажды возьмешь                          и забудешь дорогу домой».Суеверно я вздрогнул,                          задумался ошеломленно.Что ты сделал со мною,                          пророчеством не пожалев?«Где дорога домой?» —                         себя спрашивали миллионыпод крестами в Стамбуле,                         в Шанхае,                                         на кладбище Сен-Женевьев.Несвобода уродкой была,                         и свобода у нас изуродованная.Лишь бесчестье богатства                       да глупая честная нищета.Страшный выбор —                        безденежье или безродинье.Где Россия?                        Прикончена бывшая.                                                            Новая не начата.Все надеялся я,                              что нахапаются,                                                            наиграются.А они зарвались.                           Никакой им не нужен поэт.Происходит                           выдавливание                                                        в эмиграцию.                                                                  Но поэзия — воздух души.                            Эмиграции воздуха нет.Я тот воздух России,                             который по свету кочуети ночует,               порой неуверенный —                             что за страна,но, как только отраву почует,                             себя он врачуеттем, что пахнет,                            как будто с лесной земляникой стога.Мой двойник шестилетний,                            за маму и папу болельщик,                                                                            мирильщик,я запутал себя и тебя.                                       Но моя ли, и только, вина?Мир запутался тоже.                                       Дорогу домой так отчаянно в мире он ищети не может найти,                              а не только Россия одна.Петербург никогда не вернется в другой Петербург —                                                                                           Александра Сергеича,как в Париж д’Артаньяна —                               макдональдсовый Париж.«Где дорога домой?» —                               слышу я голоса над планетою,                                                                                        тлеющейи от пепла идей,                               и от стольких других пепелищ.Я дорогу домой                               по кусочкам в себе раздобуду.Я сложу их в одно.                               За отца не пугайся,                                                             наследник запутанный мной.Не забуду дорогу домой.                               Я иначе собою не буду,потому что для стольких                               я тоже — дорога домой.

ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК

Я приду в двадцать первый век.Я понадоблюсь в нем, как в двадцатом,не разодранный по цитатам,а рассыпанный по пацанятамна качелях, взлетающих вверх.

Век, воспитанный мной без ремня,вскину к небу, скрывая одышку,как в соплях и надеждах мальчишку,так похожего на меня.

Я прорвусь в двадцать первый век,к сожалению, не ребенком,но не тем старикашкой-подонком,что ворчит в озлобленье на всех.

Дотянусь в двадцать первый век,до его синевы изумленной,словно сгнившего дерева ветвь,но оставшаяся зеленой.

Как на матч, где сплошные Пеле,в двадцать первый протиснусь, протырюсь,где беспаспортность и беспартийность,бесправительственность на земле.

К двадцать первому веку пробьюсьи узнаю — ни с кем не сравнимых —всех моих ненаглядных любимыхв ликах царственно плавных бабусь.

Все товарищи мои там,в двадцать первом, как в юности ранней,в теплой библиотеке дыханий,как по полкам, по чьим-то устам.

Век двадцатый — убийца и тать,но он знал, что такое книга.Двадцать первый, а вдруг ты — барыгаи умеешь лишь деньги листать?

Вдруг ты сам себя жлобством заел,самоедством безлюбья, бесстрастья,и скучища смертельная счастьявсех смертельных несчастий взамен?

Вдруг ты просто зазнайка, нахал,и о нас, тебе вырвавших волю,в четверть уха лишь еле слыхал?Я тебе быть глухим не позволю.Я приду к тебе, будто бы к полю,где когда-то по скалам пахал.

И в поэзию новых времен,в разливанное многоголосьея по пояс войду, как в колосья,и они отдадут мне поклон.

«Не разлюбил я ни одной любимой…»