Наум Коржавин - На скосе века

Сплетения

Не стоит всерьёз удивляться.Что вновь тут за горло я взят.Смешно за свободой являтьсяВ чужую страну — в пятьдесят.

И глупо бурлить постоянно,Тревожа вкушающих сон, —Кому как наркоз и нирвана —Разорванность связи времён.

А впрочем, здесь — так иль иначе —Никто б тебя слушать не стал.Поскольку со всем, что ты значишь,Ты здесь к дележу опоздал.

И, значит, не ходишь в мундире,Ума представляющем знак.А все доказательства в миреВ сравнении с этим — пустяк.

И что возмущаться впустую,Как совесть, стоять над душой, —При этом и впрямь претендуяНа угол в квартире чужой?

Конец! Я своим тут не стану,Всё будет, как было и есть.Всё — в гибель…        И думать мне странно,Что мог я родиться и здесь.

А что?.. Ведь и судьбы, и датыВ наш век так чудно сплетены…И вдруг бы сошлось, что когда-то,Задолго до Первой Войны, —

Погрязший в духовных беседах(Лишь их принимая всерьёз),Сюда бы приехал мой предокИ в генах меня бы привёз.

Со страху ль, с тоски, с непокорства —Не всё ли равно отчего,Но всё совершилось бы простоИ как бы помимо него.

Пришедший в себя от погрома,Супругой однажды бы онС детьми был исторгнут из домаИ втиснут с вещами в вагон.

И встал бы, не сразу освоясь,В проходе — застыв… не дыша…Но тут же бы тронулся поезд,И всё б утряслось не спеша.

И стало бы скоро не тесно(Россия — такая страна),И он бы нашёл себе место,Чтоб было видней — у окна.

И снова уйдя в свою книгу,Два дня не вставая почти,Влеком был бы поездом в РигуИ курочкой кормлен в пути.

А рядом гремели б событья,Мелькали б огни… города…Навстречу бы — в Киев ли, в Питер,В Москву ли — неслись поезда.

И станции были б — дощаты.И рядом бы — чуждо-легки —Сменялись студенты… солдаты…Купцы… слесаря… мужики…

Вносили б надежды и беды(Всё то, чем тревожил их век),Легко б заводили беседы,Сдружась, исчезали б навек.

Как будто предчувствуя муки,Спасаясь от собственных снов,Мечась, — всё искали друг в другеНадёжности… взлёта… основ…

…Но, чуждый всей этой стихии,Уйдя в бормотанье своё,Он плыл бы над этой Россией,Не глядя, не видя её.

Всё тексты свои разбирая,Не мучась тоской никакой.Меняя один не-ИзраильНа более мягкий другой.

Осталась бы призраком тёмнымВ сознании эта земля.Не ведаю, что б о ней помнилОн, глядя с борта корабля.

Наверно, простор нетревожныйВсплывал бы… Овины… Овраг…Солдатики… Флаг над таможней…Жандарм в станционных дверях…

Но, впрочем, — как это ни мало,Но если б мне так повезло,То даже и это, пожалуй,Уже б до меня не дошло.

И только б застряло навечноВ сознанье, как миф и как тыл,Чудное названье местечка,Где предок до выезда жил.

И я б вопрошал мимоходомСмущённых московских гостей:«Мой дед из Ивановки родом.Вы, верно, слыхали о ней?

Ивановка!.. — странное имя…»А впрочем, к чему эта спесь?Ну кто его знает, каким быЯ вырос, родись бы я здесь.

Быть может, сызмальства старея,Закон неизбывно блюдя,Молился б я Богу Евреев,К неизбранным лишь снисходя.

Их жизни презрев равнодушно,Их болью болеть не спеша……О Господи!..       Как это скучно!И как с этим глохнет душа!

…Нет, властны истории сдвиги.Скорей бы я, вдрызг вдохновлён,И здесь те священные книгиОтверг, как куриный бульон.

Отверг бы с гордыней и шумом,Как душный бессмысленный плен.И вовсе б не скоро подумал,Что нужно и что-то взамен.

Нет, с Богом разделавшись, — сразуВспарил бы уверенно яИ в свой ненаполненный разумПоверил, как в пик бытия.

А после, не сдавшись и скуке,Гордясь ею даже слегка,Застрял бы в преддверьях науки,В сплетеньях её языка.

И, может быть, стал бы отменным,Исполненным сложных забот,Престижным саксессыфулмэном[12],Спецом по обрывкам пустот,

Теснящим все признаки жизниПлетеньем натужных словес,Без всяких марксизм-ленинизмовСознанье затмившим, как бес.

Агентом всемирной подменыВсех смыслов, основ и начал…Но нет!.. Я б таким тут, наверно,Не стал, раз в Москве им не стал.

Там тоже различные мастиПодмены души и ума,И та, что внушается властью,И та, что родится сама.

И даже звучит дерзновенно…В ней часто изысканность естьИ вызов… Но это — подмена.И в общем, такая, как здесь.

Она и бежит, как известно,Сюда, — «чтоб спастись от цепей»,И бодро сплетается с местнойВ удавку на шее моей.

Нет, с Богом расставшись, — скорееСперва б я, — спеша, как на пир, —И здесь бы зажёгся идеейОгнём переделывать мир.

И после, — теряя дорогу,Но даже не зная о том, —Наделал бы глупостей много,Каких бы стыдился потом.

И всё-таки здесь бы я тожеСегодня — сквозь горечь и срам —Вернулся б не к дедовской, может,Но — к вере… Как сделал и там.

И помня своё назначенье,Свой смысл ощутив наяву,Я так же б тут против теченьяТеперь уже плыл, как плыву.

Лишь, может, чуть меньше усталый(Всё ж свой на своём берегу),Я б всё-таки как-то, пожалуй,Здесь выплыл… А так — не смогу.

А так — лишь отчаянье гложет(И стыдно — да нет уже сил).

Но всё-таки, всё-таки, всё жеСпасибо, что жил я как жил.

Спасибо, что страхи и крикиПрезрев, как обычный скандал,Тот предок мой все свои книгиВ местечке родном дочитал.

Что, всякой враждебен стихииИ зная, что значит погром,Он всё ж не сбежал из России…И я в ней родился потом.

Не странно ль? Сбежав за границу,Держась за последний причал,Я рад, что мне вышло родитьсяВ стране, из которой сбежал.

Но всё — и причастие к небу,И к правде пристрастье моё(За что и гоним был нелепо,И изгнан) — во мне от неё.

И счастлив я, — даже тоскуя, —Что я не менял, как во сне,Отчизны — одну на другую,Равно безразличную мне.

А жил, как положено, — дома,На родине, с нею не врозь,И резал ножом по живому,Когда расставаться пришлось.

И здесь, в этой призрачной жизни,Я б, верно, не выжил ни дняБез дальней жестокой отчизны,Наполнившей смыслом меня.

…Сбежал я — как сдался на милость.Гуляю по райским местам.Но всё, что мне в жизни открылось,Открылось мне всё-таки там:

И смысл, и сквозь горе людскоеЦена и мечте, и беде.А вместе — и нечто такое,Что мне б не открылось нигде.

С чем — как в остальном ни упорствуй,Как все ни ломай рубежи, —Высокое — буднично-простоИ лечит от выдумок лжи.

Всё это — куда б я ни прибыл —До смерти носить мне в себе.Спасибо, спасибо, спасибо,Спасибо за это судьбе.

Пусть дома наветы и гимны,И суетность там же, где высь.И может, Россия погибнет,Не тем занята, чтоб спастись.

И может, озлясь бестолково,Она ещё в страшный свой годМеня оттолкнёт как чужого,От жизни моей оттолкнёт.

И рухну, обиженный ею,Шепча ей стихи, как письмо…Пусть!..     Если она уцелеет,То всё утрясётся само.

Уладится то, что неладно,Излечится боль в тишине……А если погибнет — не надоСамой справедливости мне.

Россия! Да минет нас это!Опомнись! Вернись в колею! —Кричу я… Но нет мне ответа.Да что там!.. Весь мир — на краю.

Туманы подмен у подножья.В нирване Нью-Йорк и Париж.А сверху, как с Этны безбожья,Ты всем изверженьем грозишь.

Как раньше… Хоть прежнего пылаУже воскресить не дано.Хоть всё, для чего ты грозила,Сама ты презрела давно.

В том нет уже даже безбожья —Ленивый развал бытия.Как пеплом, завалена ложьюТам поздняя мудрость твоя.

И всё — за бронёй… Не увидетьТвой свет сквозь брони толщину.И будут тебя ненавидетьЗа всё, у чего ты в плену.

И может, озлишься ты тожеВ ответ — не оставшись в долгу…И чем это кончится, Боже,Узнать я уже не смогу.

Но зная о будущем малоИ веря не слишком в зарю,За то, что ты жизнью мне стала,«Спасибо судьбе!» — говорю.

За бледные тропки в тумане,Паденья, которых не счесть,За ту остроту пониманья,С которой не просто и здесь.

Где радостно пляшут у края,Не веря глазам и тоске.Где медленно я подыхаюВ прекрасном своём далеке.

Поэма причастности