Ананасы в шампанском - Игорь Северянин

солнце. Поднялся туман.

Утомились глаза, поплавки возникали в которых

На пути к леснику, чью избушку окутала тьма.

Закипал самовар. Тени мягкие лампа бросала.

Сколько лет старику? Вероятно, не меньше чем сто.

Яйца, рыба, и хлеб, и кусочки холодного сала

Были выставлены на – приманчивый к вечеру – стол.

И зашел разговор, разумеется, начатый с рыбы,

Перешедший затем на людей и на их города.

И когда перед сном мы, вставая, сказали спасибо,

О нелепости города каждый посильно страдал:

Ведь не явный ли вздор – запереться по душным

квартирам,

Что к ненужным для жизни открытьям людей привели?

Этот старый лесник, говоривший о глупости мира,

В возмущенье своем был евангельски прост и велик.

В забытьи

В белой лодке с синими бортами,

В забытьи чарующих озер,

Я весь день наедине с мечтами,

Неуловленной строфой пронзен.

Поплавок, готовый кануть в воду,

Надо мной часами ворожит.

Ах, чего бы только я не отдал,

Чтобы так текла и дальше жизнь!

Чтобы загорались вновь и гасли

Краски в небе, строфы – в голове…

Говоря по совести, я счастлив,

Как изверившийся человек.

Я постиг тщету за эти годы.

Что осталось, знать желаешь ты?

Поплавок, готовый кануть в воду,

И стихи – в бездонность пустоты…

Ничего здесь никому не нужно,

Потому что ничего и нет

В жизни, перед смертью безоружной,

Протекающей как бы во сне…

В часы росы

Засмотревшись в прохладную прозелень

Ключевой и бездонной воды,

Различаешь, как водит по озеру

Окуней в час росы поводырь…

И когда пук червей в глубь посыпался,

Наблюдаешь, с нажимом в бровях,

Как коленчатого схватят выползня —

Извивавшегося червя…

И тогда уж, не чувствуя лодочки

Под собой, ни себя, ничего —

Снарядив невесомые удочки,

Воплощаешься в свой поплавок…

В гичке

Речка, от ветра рябая,

Качкою гичке грозит.

Гичка моя голубая

Быстро по речке скользит.

Вдоль уводящих извилин

Встал увлекающий лес.

Весело, как в водевиле,

Плыть по воде на Земле.

В озеро к ночи въезжая —

В глаз голубой Божества, —

Шепчешь: Земля – не чужая:

Здесь я и раньше бывал…

Всё мне знакомо земное

В дымке особой земной:

Озеро ли голубое,

Взгляд ли очей голубой,

Лодочка ли голубая,

Голубь ли в голубизне

Неба, где грусть колебала

Душу и мертвый грустнел…

Изольда изо льда

Этот лес совсем по Мейерхольду

Ставила природа, и когда

Я войду в него, свою Изольду

Встречу в нем – Изольду изо льда…

Взгляд ее студеный смотрит зорко

Сквозь обставшие ее леса.

Блестко выхрусталено озерко,

И на нем заката полоса.

Создал чей резец мою снегурку,

Девственную женщину мою?

В Сивку-Бурку – вещую Каурку

Превращу покорную скамью…

И взлетя на ней победолетно,

Вскрою вены – кровью исколоть,

Голубой снегурки лед бесплотный,

Чтобы он воспринял кровь и плоть!

Слёзы мертвых ночей

Однажды осенью, совсем монастырскою осенью,

Когда в грустнеющей и шепотной просини вод

Успокоение, плыла она в лодке по озеру,

Был день Успения и нежное в нем торжество…

О, слёзы женские! Всё озеро вами наструено.

Из глаз монашеских накаплено до берегов.

Оно наслезено, – в нем просто воды нет ни дюйма.

Оно наплакано монахинями глубоко.

И этой девушкой, что плавала грустно по озеру,

Весло опущено не в воду, а в слёзы всех тех,

Кто жизнь оплакивал всю жизнь – и весною,

и осенью, —

Кто в ночи мертвые о грешной вздыхал суете…

Озеро девьих слёз

Заголубеет первозимок,

Снежинка сядет на плечо, —

Тогда меня неотразимо

К нагорным соснам повлечет.

И в лес путем голубоватым

В час лучезарящейся мглы

Шагну – по полушубку ваты

Зимы – безудержностью лыж.

Я побегу, снега утюжа,

Свой путь обратный желобя.

Мороз окреп, – ноге все туже:

Я упоенностью объят!

По вызеркаленным озерам,

В них облик скользкий отразив,

Промчусь, как снизившийся ворон,

Куда ведут меня стези.

Они ведут, – в закате бронза,

И сосны гор ее пестрят, —

На озеро – дев слёзы – Конзо

У женского монастыря…

Озеро Рэк

Ряды березок удочкообразных.

Меж них тропа. За ними же, правей,

Ползет река. Вода в тонах топазных.

И на плывущей щепке – муравей.

Вдруг поворот налево. Мостик. Горка.

И апельсинно-лучезарный бор.

Вспорхнула растревоженно тетёрка,

Нас не заметившая до сих пор.

Внизу, меж сосен в блещущих чешуйках,

Печальное сизеет озерко.

Над ним стою в табачных синих струйках

И думаю светло и глубоко.

Пятнадцать верст прошел, покинув море,

Чтоб грусть и нежность, свойственные Рэк,

Впитать, чтоб блеклые увидеть зори

Озерные, любимые навек.

Красиво это озеро лесное.

Какая сонь! Какая тишина!

В нем грусть, роднящая его со мною,

И завлекающая глубина.

Из обволакивающего ила

Не сделать ли последнюю постель?

– О,