Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова

у ворот.

Вот она и кончилась – война!

Реже дождь… За лугом вдалеке

зажелтела узкая заря,

заплескались гуси на реке,

на своем наречье говоря.

Вот и мостик – скользкая доска,

вот калитка, вот вошел во двор,

вот ласкает грубая рука

дорогой мальчишеский вихор.

Весь он ветром и травой пропах,

выгоревший на припеке чуб.

Руки на плечах, и на губах

теплота ребячьих мягких губ.

А жена выходит на крыльцо,

за ручонку девочку держа.

Побелело у бойца лицо,

почернела у бойца душа.

«Здравствуй, ненаглядная жена!

Видно, женам весела война!

Как, скажи, без мужа прожила,

как, скажи, дочурку назвала?»

Тихими зарницами светя,

иссякает дальняя гроза.

«Называла девочку не я, –

я отца не видела в глаза!

Может, он в дозор с тобой ходил;

может, он с тобой в землянке жил;

может, он тебе, когда привал,

песни пел и прикурить давал.

Речь твоя обидна и горька,

нет на свете твоего дружка…

Девочка глупа еще, мала, –

нынче все отца домой ждала».

Помолчала… Невеселый взгляд

отвела она от мужа прочь.

И тогда шагнул к жене солдат

и сказал сурово: дай мне дочь!

…

…

Мирное домашнее тепло,

позабытый за войну уют.

Одиноко стукая в стекло,

капли запоздалые снуют.

И лежат за окнами поля –

тихие, раздольные края.

И вздыхает вольная земля –

мокрая, прогретая, своя!

В лесу

Навстречу сосны. Нет конца им…

День ярче, выше, горячей,

но хвойный кров непроницаем

для ливня солнечных лучей.

Лишь кое-где во мраке вкраплен

как будто золота кусок.

И с веток солнечные капли

сочатся в розовый песок.

В лесу торжественно и тихо…

Но я не слышу тишины, –

еще не умер отзвук дикой,

железной музыки войны.

И с молодой березкой рядом,

ее шуршанием одет,

стоит расщепленный снарядом

сосны обугленный скелет.

Утро

Еще, наверно, в сумраке глухом

луна глядит на город желтым оком,

еще рассвет неопытным штрихом

не обозначил затемненных окон,

а мне не спится. Время истекло,

и, прогоняя образы ночные,

посыпались в дремотное тепло,

как медленные льдинки, позывные.

Мне слышно все за тонкою стеной.

Как «Широка страна моя родная…»

течет по сердцу струйка ледяная:

что сделали с родной моей страной!

О, этот звонкий холод по утрам,

когда темно и день еще не начат!

А надо жить. Как дует в щели рам,

как осень в трубах по-ребячьи плачет!

Встаю. Иду. Растапливаю печь.

Дрова шипят. Они опять потухли.

Как едок дым, как трудно мне разжечь

чужую печь в чужой холодной кухне!

Квадрат окна теперь невнятно сиз.

Рассвет вползает нехотя и хмуро.

Колючий дождь царапает карниз,

в сенях молчат нахохленные куры.

Я прихожу с расплесканным ведром,

дыханьем грею синие ладони.

Как я давно покинула мой дом!

Но я уже не думаю о доме.

Все, что когда-то было мне дано,

опять встает, с ненастным утром споря,

и так уж, видно, людям суждено –

о счастье помнить в самом горьком горе.

И вот я вижу первую траву,

несмелую, в еще прозрачном парке.

Москвы-реки рябую синеву

избороздили хрупкие байдарки.

Сбегаю вниз… По ветру легкий флаг

полощется над пристанью резною,

но вход закрыт и непросохший лак

слепит глаза полдневной белизною.

Москва моя! Недобрые леса

от глаз моих надолго заслонили

твоих домов янтарные глаза,

твоих мостов негнущиеся крылья,

Нескучный сад в торжественной парче,

и то шоссе, что мне все время снится,

и первый снег, как перья белой птицы,

у Пушкина на бронзовом плече.

…Я позабыла, что в Москве темно.

Разговор с Москвой

В Москве тревога – это знали все

и ждали долго, хмуро и упорно.

Врывались ветки в матовой росе

в открытое окно переговорной.

Уже светало. Где-то вдалеке

кричал петух. Людей ко сну клонило.

Телефонистка в вязаном платке

мой номер первым вызвала лениво.

В кабине было душно и темно.

Твой голос вдруг раздался где-то рядом.

Гнездо мое… Не тронуто оно,

с его окном, с его осенним садом.

Ты мне сказал: «Сейчас спустился вниз».

Я поняла: ведь я с тобой стояла

всю ночь, пока стучало о карниз

осколками горячего металла.

Но разговор был короток и сух.

Я не сказала ничего, что надо.

И как сумеешь передать на слух

тепло руки, касанье губ и взгляда!..

И все равно, я знала: ты живешь.

Пришел рассвет, умолкнули зенитки.

Одолевая утреннюю дрожь,

ты режешь хлеб и греешь чай на плитке.

А я иду по утренней росе,

за крышами серебряная Волга,

грузовики грохочут по шоссе,

кричит буксир настойчиво и долго.

И это – жизнь. И мы пройдем по ней.

Наш путь один, и счастье наше – тоже.

В крови, в пыли – и тем еще родней,

в опасности – и тем еще дороже.

Дорога

До города двенадцать километров.

Шоссе как вымерло – ни человека…

Иду одна, оглохшая от ветра,

перехожу взлохмаченную реку.

Мы на реке с тобой бывали вместе,

когда-то шли по этой вот дороге…

Как увязают в чавкающем тесте

усталые по непривычке ноги.

Как больно хлещут ледяные плети,

какой пронзительный, угрюмый вечер,

и ни огня на целом