Юрий Колкер - Завет и тяжба. Стихи 1982-93

Иль Моцарта...

Жил человек в Шварцвальде.

Я знал его и восхищался им

В краю родном, который стал чужим, —

Он был жрецом Урании холодной.

Я тоже тщился истиной свободной,

Значки таинственные выводил,

Мой акроним вживлял в них что есть сил,

Вселенную внедрял в число Бернулли, —

Но звуки алгебру перетянули,

Сник мой естественнонаучный пыл...

Ему и мне — нам север вреден был,

Лапша, клопы да враки надоели,

Бездельем тяготились мы...

В ущелье

Ныряет наш фольксваген. На скале,

Слегка поблёскивая в зыбкой мгле,

Маячит изваяние оленя;

Давным-давно, в порыве умиленья,

Его, земле во славу, вознесли

Вольнолюбивым возгласом земли,

Излишне, может быть, сентиментальным,

Но сделанным на совесть, матерьяльным,

Таким, что собственника веселит, —

Что нам обычай подчеркнуть велит

Со снисходительностью...

Нет, не пивом,

Не благонравьем тягостным, а мифом,

С Гельвецией сведя Бахчисарай

И Ганзу, чуден скифу этот край.

В нём грозно всё взывает к подсознанью,

К прародине, к первичному изгнанью,

К предвечному, и дух, густой, как мёд,

В прирейнских землях и лесах течёт

Для нас...

Жил человек в Шварцвальде. Он,

Своим искусством древним упоён,

Водитель был, однако же, исправный,

И мы доехали. Я помню славный

Разноязыкий шумный русский дом

И в нём достаток, нажитый трудом —

Осмысленным, не тем, что нас состарил.

Хозяин — китаист, он кочегарил

На севере, а здесь преподаёт...

Нет, труд не враг душе, наоборот:

Расслабленность — вот малодушье: к людям

Льнёт пошлостью она и словоблудьем,

В жестокости и скуке потонул

Хвалёный артистический разгул,

А чада сердца с нами остаются.

Нет, это вздор: сердца — не продаются

И покаяньем — не искупишь ложь...

Возлюбленную к жизни не вернёшь.

15 сентября 1988

* * *

Архитектура — вот что Ему

Провиделось в предвечную тьму,

И женщину он строит, как дом:

Как ждущий наполненья объём.

Профессор морфологии, сват,

Он сочлененья чтит и обряд.

Он сам не свой до форм. Парфенон

Порывом чувственным вознесён.

В стенах локализованный дух

Разыгрывает действо о двух.

Зиждительная мысль хороша:

Под сводами гнездится душа,

Блаженствует меж линий и числ

Двуполый ритмизованный смысл.

План мира сексуален — и речь

Приличествует в ритмы облечь...

— Довольно рассуждать, помолчи,

Забудешь бутерброд и ключи.

30 мая 1988

* * *

Дине Яблонской

Дорога сворачивает на Камчатку.

Гражданскую, веришь ли, оборону

В нагрузку к языку и литературе, —

Вот что она там преподавала!

Сопки, олени. Поодаль — Чукотка,

Где отпуск учительница проводит.

Холодное, комариное лето.

Полдюжины выцветших фотографий.

Возвращенье. Безвременье, остыванье,

Романы, супружество полупустое.

Качается маятник московский,

Линяет, в кольца свившись, эпоха.

Тут — приговор: от силы — полгода.

Резиновые перчатки хирурга.

Эфир, щекочущий нервы. Морфий.

Апелляция к небу. Оттуда — прощенье.

Теперь — каббала и виноградник

В зелёной, сияющей Галилее.

Судьба, при ближайшем рассмотрении, вышла

Как все. Твоей и моей не хуже.

29 мая 1988

* * *

Был я мал. Судьба была не видна.

Посулила мне старуха одна:

— Вот возьмёшь из рук моих этот цвет,

Станешь ты национальный поэт! —

Я, как водится, вконец оробел:

Колокольчик нежно так голубел...

Засушил его я в книге. Цветок

На загадочную лирику лёг:

Русский классик и большой патриот

В ней Шотландию отчизной зовёт.

Сокрушительный и сладостный хор

Прянул в душу мне: пиратский простор,

Кливер, туч края жемчужны, жираф

Бродит (шею над скворечней задрав)...

Чуть-чуть ёрничала бабушка. Слог

Я не выдумал, а чистым сберёг:

— Внидь в народа твоего мощный дух! —

(Не сказала лишь, какого из двух;

Не сказала, чем талант нехорош,

Если части целое предпочтёшь.)

Звали Агнией сивиллу. Вопрос

Вместе с холмиком травою порос.

Вождь похерен. Атом в ступе растёрт

До тестикул, до желёз и аорт,

Лимфой полнятся рубины Кремля,

Под стеною шевелится земля,

Чёрный колокол утюжит страну,

За обиду выдавая вину...

В Левашове, в предпоследний приезд,

Посетил я покосившийся крест.

Всплыло детство: дачный садик сырой,

Флоксы, грабли, керосинка, Роб Рой...

Верно, молодость мою берегла:

Всё-то знала, да с собой унесла.

4 сентября 1988

ХАРИТА СТРОГАЯ

1

Харита строгая нашептывает мне:

Венки и почести на этой шаткой сцене

Оставь ребячеству, живи в своей стране

И неразборчивой не угождай Камене.

Хозяйка ветрена и любит мишуру,

Бессмертник скучен ей — милее асфодели.

Другой, немотствующей на чужом пиру,

Подсохший стебелек подносит Боттичелли.

15 марта 1988

2

Харита строгая нашептывает мне

О стройности былой — и хмурится некстати:

— Не слушай никого, живи по старине

И помни, помни об утрате...

Дорожка млечная бежит от маяка

К ногам ее босым, дрожит ее рука,

Весь облик милой хрупок, астеничен.

Харита нежная осунулась слегка.

Ей местный климат непривычен.

Харита строгая — и речь ее странна:

— Не наши пажити, не наши времена!

На встречных не гляди. Их век расчеловечен,

Боязнью высоты и подлостью отмечен.

Сестренка бывшая — хозяйкой на пиру.

Там перси пышные, там любят мишуру,

У этой кумушки — семь пятниц на неделе.

Так неразборчива! Вот завтра я умру,

Останешься один, без ласки, без свирели.

Прощай, люби мою сестру.

Приноровиться не смогла я...

А я нашептываю ей в ответ:

— Мы вместе навсегда, не страшен суд планет.

Твоя сестрица — скука злая.

Мне до сегодняшнего дела нет.

Ты Евфросина, не Аглая.

1988, 1992

ПОДРАЖАНИЕ БЛЭЙКУ

Think not thou canst weep a tear

And thy Maker is not near.

Это — жизнь: другой не будет.

Всё, что в ней не удалось,

Все, что нас гнетет и нудит, —

Все в Творце отозвалось.

От слезы Его горячей

Оживаю всякий час.

Он скорбит о неудаче

Вместе с нами, больше нас.

22 марта 1988

ЯСОН

Мне было тринадцать лет.

Я слышал чудные звуки

И знал: удел небывалый

Судьбой уготован мне.

Мне было тринадцать лет.

Свирепый голос призванья

Гордостью беспредметной

Душу мне наполнял.

Мне было тринадцать лет,

Когда у ручья старуху

Я встретил: горб и лохмотья.

И мне сказала она:

— Юноша, воды быстры,

Камни остры... — С размаху

Ее, подхватив, перенёс я

Через воды ручья.

Костлявые помню пальцы

И тонкую, словно в веснушках,

Коричневатую кожу

В меня вцепившихся рук.

До пояса доходила

На стрежне тёмная влага,

И с левой ноги сандалью

Поток у меня сорвал.

— Сядь, милый, переобуйся... —

Тут, сбит воздушной волною,

Вскочил я: — Где ты, колдунья? —

И не было никого.

1988

* * *

Ах, васильки, васильки,

Сколько вас выросло в поле...

Прости, невозвратимый праздник...

Непостижимо далеки

В гербариях старообразных

Те давешние васильки.

Прости! Препоны и клинки,

И ласточки, и сквозняки

Осели в слайдах, беспристрастных

И не по-доброму прекрасных.

Под ними бирки, номерки.

Я молод был, земного пира

Цветочную галиматью

Из коммунального сортира

Волок в метафору мою.

Пир выдался под стать жилью...

Очнулся — бездны на краю,

Один. Посередине мира

Стою, у ног кирка и лира —