Сергей Петров - Избранное

Ознакомительный фрагмент

1964

ИДА РУБИНШТЕЙН СЕРОВА

Как рабыня старого Востока,ластясь, покоряя и коря,муку и усладу сотворя,двигалась ты кротко и жестоко,вся в глазах усталого царя.

Опустилась наземь пляска шарфав безвоздушной медленной стране.Замер царь за рамою, занетело опустело, словно арфаоб одной-единственной струне.

Кончилось с пространством состязаньена простом холсте пустой стены.Нет, художник, на тебе вины,но свистит лозою наказаньяжесткая мелодия спины.

14 января 1965

("Ишь, в тумане-то развелось их")

Ишь, в тумане-то развелось их!Сквозь заиндевелый январьне на лапах, а на колесахстеклоглазая прется тварь.

Что ей сделается, машине!Знай, пованивает сопло.И в автобусе, как в брюшине,тесно, муторно и тепло.

18 ноября 1965

КИНОЦЕФАЛИЯ

(Часть первая)

Господь меня кривиться умудрили вышвырнул на растерзанье музам...

Как серый вечер, старый гамадрилидет домой с портфелем и арбузом.

Киноцефалия! Большой сырой сарай,ты – слезный край платка, ты – латка к ране...Афишкин голос и мартышкин рай,банальные бананы на экране.Академично пальмы шелестят,и, раздвигая нервные лианы,купальниками алыми блестятлиловогубые дианы.Библейский вечер с долгой бородой,с хвостом в руке сопит в усы: "Осанна!",увидев, что у зорьки молодой,открывши кран, экранится Сусанна.Заветов субтропический неонпокрыл многоэтажные скрижали.Библейский вечер! Он – всегда не он,он есть Они, ну, а они прижаличисло к числу и слово к слову в стройвогнали кулаком, пером, обухом.Киноцефалия! Стоит сарай сыройразбухшим до величия гроссбухом.А мимо гамадрил идет домойи одобрительно кивает брюхом.

Геометрически трезвы умов дворцы,где звонки, как скворцы или болонки,забиты в суть по самый пуп столбцыи непреклонные колонки.

Когда ученый кот иль пес влюблен,расчетливо мечтает он и бредит,и сальдо сальное облизывает он,с костями дебет проглотив и кредит.

Число к числу – как стаи черных слуг.Киноцефалия! Как много суждено там!

Лист или холст развернут, словно луг,где звери и цветы расписаны по нотам.Из падали теребит ворон жир,бараны и коровы на жировке,и жизнь, как музыка, упоена в ранжирв бухгалтерской аранжировке.

Заведено уж видно искониу сей хвостатой и всесветной касты,что в сердце всем пихают иск они,как напоказ стооки и очкасты,причесаны, клокасты, но клыкасты.

Добром они торгуют и грехом,приказчики, купцы и всепродавцы,на черных воронах летят они верхом,кровавоглазые псоглавцы.

А рядом толпы маленьких макаки капуциники – как циники-ребятки,всё скок да скок, и все-таки никак,никак не прыгнуть к жизни на запятки.

А если ты закис и захандрил,то, чтобы снова мог найти зацеп ты,тотчас является мудрец и врач мандрилвыписывать столичные рецепты.

Зады подняв, как знамена без дыр,наигрывая на последней стрункеблюз "Трын-трава", на весь крещеный миррезвятся львиные игрунки.

Надулся холст высоких парусов.Не празднуй труса! Заняты романом –и без купальников, и без трусов –на полотне Диана с Павианом.

Киноцефалия! Огни, огни, огни!(С огнем играть – не то что чиркать спички.)Согнем в дугу! – они, они, ониво сне бормочут по привычке.

Они вгрызаются в чужой изъян,и скалится во мгле дилемма злая:собачьей жизни нет без обезьян,а обезьянничать нельзя без лая.

Великий раб себе стругает гроб,на всё посвистывает он сквозь пальцы,и, на глаза надвинув лоб,не видит он, судьбы своей холоп,что в душах, как в скитах, сидят страдальцы,что у лесов бывают постояльцы,что есть еще бесштанные скитальцы,что питекантропы укромных ищут троп,что бегают мечтать неандертальцы.

В музей таких! В нейлоновый футляр!Забрать от посетителей в перила!И стой, антропоморфный экземпляр,какая-то последняя горилла!

И скачут танцы всех манер и вер,все по нутру – тангу, по рангу – танго.И падает из глаз, как из пещер,последняя слеза орангутанга.

И к оной архаической слезепечально тянет руки шимпанзе.

Киноцефалия! Ты – Веды и Коран,ты – Библия, ты – Лия и Ревекка,ты – давнее преданье человека,ты – свету на пути расставленный экран,ты – ванькино евангелие века.

Киноцефалия! Я сам стеченье числ,как черных рек в отчаянной отчизне.Я сам – баланс и мука коромысл.Киноцефалия! Я сам и крив и кисл,как труп мертвецкий на своей же тризне.Да только что же проку в укоризне?Авось и есть трегубый смыслпообезьянничать в собачьей жизни.

(Часть вторая)

Киноцефалия! Святой ломбард! Амбар,куда сумбурные уложены пожитки!Рабов и бар безбожный бар,их обирающий до нитки,чтоб голый мир забрать в смиренную рубашку,чтоб не шатались души нараспашку,чтобы прикрыть прекрасный райский срам...

Сарай вселенский! Хрюкающий храм!Прихрамывая, прешь ты по буграм,по выбоинам, по горам, по ямам –страной экранов, и картин, и рам,ценой утрат и травм, расплатой мелодрам,потопом Ноевым всемирных телеграмм, –по трактам, автострадам и дворам,и полотняным море-окияномревет со всем оркестром окаяннымтрагический трам-тара-рам.

Проходишь краем кривд и косоглазых правд –и сохнет дерево, одно на весь ландшафт,и сохнет дерево – от мудрости досрочной,и сохнет дерево – от дури непорочной.

Сухое дерево три века проскрипит,печать скрепит проскрипции законом –и душу вон! Возвысясь над амвоном,перед наляпанным, что клякса, фономхрипит в дуду и врет в три горла Еврипид,священнодействует Софокл над саксофоном,и шествует прохвост, профан и солдафон,ликуя ликами и кулаками,и сам Аристофан расписывает фон,где птицы спарились лукаво с облаками.Киношествует в новшествах Эсхил –котурны он таскает как бахилы.Сатурново кольцо вертится что есть сил,и дурно пахнут хилые ахиллы.

        Киноцефалия –        конец и край!        Хвост, бюст и талия,        валяй – виляй!        Киноцефалия,        знай дуй-играй!        О киноцефалический,        три-ум-фаллический,        о обезьяний рай!

Природу раствори, как зыбкое окнов тяжелом воздухе, махровом, густопсовом!Мигает в сумраке бессонном полотноафинским и ночам и совам.Циклопий глаз горит. Кренит, как борт, экран.Топочет он что конь. Сухое море взрыто.Хохочет хор харит. Кряхтит подъемный кран.Грохочут барабаны и копыта.Разодрана завеса. В царство бытаЗевеса выслали. Уже кипит Титан,и книга Соломонова раскрыта.

Из плексигласовых часов текут пески.Стоит сырой сарай, как скиния тоски.

Совиный глаз горит. С Еленою паритна планере Парис, парит не уставая,и хорохорится хохлатый хор харит, –о моровая грусть и мудрость мостовая!

        Киноцефалия        бежит за мной,        держа за талию        весь шар земной.        Мать твою молнию        и в шар, и в ось!        Эх, кабы кол в нее!        Авось, авось!

А бородач, смотря на ню да инженюпатриархально, матримониально,мамон почесывает: Ин женюсынов своих, покуда на корню,невесткины охальства извиню, –всё лучше, чем оженятся повально!Где взять русалочек, кикимор и шишиг?У этих шаг – не шаг, а только шик,лошадки заводной заученная походь.Но могут страсти истинной отгрохатьна грош или на шиш. От каждой вспышки – пшик.Шагает пшют как шах, за ним трясется похоть.

Киноцефалия! Моя, моя насквозь,пока не околею я, калека!Авось пронжу, как нож, авось проткнусь, авосьрожусь из жути с видом человека!Киноцефалия! Отплюнь меня, отбрось!Авось хоть час с тобой побуду врозь!Ты – Библия от века и до века,ты – филькина слепая фильмотека.

Мы выродки твои и мигом цугом минем,а ты – как вечный караван-сарай.Помянем мы тебя авосем иль аминем?Хвост, бюст и талия – играй, играй!

Я, как платок, закапан и заплакан,закопан до корней на смертную полынь,посажен на кол и поставлен на кон;но как мохнатый павиан-диакон,вращаясь звероликим зодиаком,на радость скорпионам, львам и ракам,тельцам, и козерогам, и собакам,мартышкам, гамадрилам и макакам –всей пастью, и всей шерстью, и всем мракомне возглашу тебе: Аминь!И вечной памяти тебя я не предам,не гряну с хором "Взбранной воеводе...",как пьяный поп пустившись по природепритопывать в косматом хороводе,вытаптывать в безумном огороделихое "Во саду ли" по грядам.

Киноцефалия! Был ясень, да засох.Киноцефалия! Гляжу я вбок, как Бог.И странничаю я в пространстве драномза страшным и раскрашенным экраном,где самого себя окликнул я врасплох.

Киноцефалия! Зачем тебе дрожится?Зачем рожается чужая рожа вкось?Зачем дешевкой жизни дорожитьсяи, как собака, сторожить ложитьсяложь – истину, пробитую насквозь?Ужели с жалостью придется подружиться?Ужель с ужимками мне суждено ужиться,и сам я – трижды маленький Авось?

1965

Конец ознакомительного фрагмента