Альфред Теннисон - Королевские идиллии

По полю и камням, тут выбивая

Комки земли, там – высекая искры,

Скакал, пока звезда, предвестник солнца,

Не вспыхнула на розовом челе

Зари – над башнею, где был монахом

Сэр Персиваль. И тут в душе безумной

Невесть откуда раздались слова:

«О, чудная и чистая звезда

На девственном челе зари рассветной».

И захотел заплакать он, но взгляд

Его был жестче, суше был, чем ложе

Ручья порою летнею. К ручью

Такому прежде девушки ходили

И у него, беседуя, сидели,

Но больше не придут, покуда небо

Его опять водою не напоит

Осеннею порой… Взгляд Пеллеаса

Был жестким, но душа – намного жестче,

А члены так утомлены, что он,

Как будто выдохнув: «Здесь обрету

Я, рыцарь Короля, покой и смерть!»,

На землю спрыгнул и свои печали

Сну глубочайшему вручил. И так

Лежал до той поры, пока во сне

Не задрожал, увидев, как Гавейн

Поджег вдруг замок Мерлина, а следом

Рассветная звезда, кружась в дыму,

Распалась в пламени и пала вниз.

Тут он проснулся и, узрев того,

Кто рядом с ним стоял, к нему рванулся,

Чтобы его схватить, и крикнул: «Лжец!

А я считал, что чист ты, как Гиньевра!»

Но Персиваль ответил Пеллеасу:

«Что, так же лжив я, как чиста Гиньевра?

Иль все еще ты спишь? Иль разговоров

Не слышал средь Стола, что Ланселот…» —

Тут оборвал он речь свою и смолк.

Тогда случилось с Пеллеасом то же,

Что с раненым, которому опять

Вонзили меч в незажившую рану,

И даже глубже прежнего. Отпрянув,

Он простонал: «И королева лжива?»

Но Персиваль был нем. «А есть ли рыцарь —

Средь тех, кто составляет Круглый Стол, —

Что держит слово?» Персиваль молчал.

«Ну а Король наш искренен?» – «Король! —

Воскликнул Персиваль. – Да ведь тогда

Жить должен человек среди волков!

Ты не безумен ли?»

Но Пеллеас

Вскочил с земли и, вспрыгнув на коня,

Умчался прочь. Теперь он не жалел

Ни ближних, ни себя и ни коня.

Когда ему вдруг встретился калека,

Просящий подаяния – горбатый,

Как постаревший и иссохший вяз,

Спиной стоящий к ветру, – юный рыцарь

Сбил с ног его и злобно крикнул: «Лжец!

Лжец, как Гавейн!» – и ускакал, оставив

Побитого калеку на земле.

И проносились мимо Пеллеаса

Холмы с дубравами, покуда мгла,

Идущая вослед вращенью мира,

Тропу не скрыла. Он поводья дергал

И заставлял коня, который знал

Дорогу лучше, чем его хозяин,

Сворачивать туда либо сюда.

Ну а когда узрел он достающий

До неба замок – Мерлина творенье,

Чернеющий средь мертвенно-зеленых

Полосок вечера, то простонал:

«Ты, черное крысиное гнездо,

Построено уж очень высоко!»

Чуть погодя из городских ворот

Сэр Ланселот на боевом коне

В веселом настроенье появился.

После прощанья теплого с Гиньеврой

В его душе царил покой. Он ехал,

Глаз не спуская со звезды, и думал:

«Что это, интересно, за звезда?»

По тихим травам луговым промчавшись,

С ним юноша столкнулся. Ланселот

Спросил его: «Как ваше имя, рыцарь,

С такой слепою яростью летящий?»

«Нет имени, – тот крикнул, – у меня.

Я рыщу по дорогам и сражаюсь

С изменниками Круглого Стола!»

«И все же, как зовут вас?» – «Да моих

Не перечесть имен. Я – стыд и ярость,

Я – ненависть, и я – дурная слава.

Я как свирепый вихорь проношусь

По всей земле, клеймя и проклиная

Преступных Ланселота и Гиньевру».

«Сначала пронесись мимо меня», —

Промолвил Ланселот. «Так защищайся!» —

Воскликнул юный рыцарь. Поначалу

Два воина разъехались немного,

Когда же снова начали сближаться,

Нежданно конь усталый Пеллеаса,

Споткнувшись, сбросил юношу на землю.

И крикнул тот: «Ты, лживый демон ада!

Убей меня! Нет у меня меча!»

А Ланселот: «Есть. Между губ. И острый…

Но смерть его сумеет притупить».

«Тогда скорей убей. Я жажду смерти!» —

Взмолился Пеллеас. Но Ланселот

Пяту свою поставил в раздраженье

На павшего, миг обождал и молвил:

«Встань, слабый человек. Я – Ланселот.

Скажи свое, коли сумеешь, слово».

И неспеша поехал Ланселот

Обратно в Камелот. Сэр Пеллеас

После того, как цел и невредим

С земли поднялся, тоже вслед за ним

Поехал в город. И случилось так,

Что вместе в замок въехали они,

Уставшие и бледные. И там

Средь рыцарей и дам была Гиньевра.

И с изумлением она взглянула

На Ланселота, слишком скоро к ней

Вернувшегося, и на Пеллеаса,

Который, не приветствовав ее,

Сел, задыхаясь, на скамью. «Вы бились?» —

Спросила королева Ланселота.

«Да, королева», – тот ответил ей.

«И выиграли бой?» – «Да, королева».

Тогда она спросила Пеллеаса:

«О юноша! Ужели вам настолько

Дух рыцарства великий изменил,

Что вы стерпеть не можете без злости

Всего лишь пораженье от него?»

И продолжала, не дождясь ответа:

«Иль что другое мучит вас? Скажите.

Вам помогу я, ежели смогу».

Но Пеллеас взглянул с такою злобой,

Что королева вздрогнула. А он

Вдруг прохрипел: «Нет у меня меча!»

И бросился за двери в темноту.

Переглянулась хмуро королева

С возлюбленным своим, и стало ясно

Обоим, что уж близок день печали.

И умер разговор, как пенье в роще

Под тенью налетевшей хищной птицы,

И наступило долгое молчанье,

И понял Модред: «Скоро быть беде».

ПОСЛЕДНИЙ ТУРНИР [191]

Шут Дагонет[192], которого Гавейн

Из прихоти своей когда-то сделал

Потешным рыцарем Стола Артура,

Кружился, словно лист сухой, у замка

Над золотою рощей в Камелоте.

И тут из замка, с арфою в руках,

Рубиновым обвитой ожерельем,

Качающимся взад-вперед, – наградой,

Добытой на турнире день назад,

Тристрам вдруг вышел и спросил его:

«Ну что вы так летаете, сэр Шут?»

Король Артур и Ланселот однажды

Скакали под высокою скалой

И услыхали сверху детский крик.

Там, уцепившись за скалу корнями,

Похожими на кольца черных змей,

Полузасохший возвышался дуб.

На нем гнездо орлиное виднелось.

Ненастный ветер древо обдувал,

И слышался сквозь ветер крик ребенка.

Взобравшись на скалу, затем на древо,

Сэр Ланселот из страшного гнезда

Достал малютку-девочку. Она

Не пострадала вовсе от когтей

И клюва. А младенческая шейка

Рубиновым трехрядным ожерельем

Украшена была. Король Артур

Малютку пожалел и королеве

На воспитанье отдал. Неохотно

Гиньевра в белы руки приняла

Дитя, но вскоре нежно полюбила

И называла пташкою своей[193],

И забывала с нею о себе

И о своих заботах. Но угасла

Жизнь юная, еще в гнезде орлином

Поражена смертельною болезнью.

Невыносимо было королеве

Глядеть на ожерелье, ибо в ней

Оно будило память о ребенке.

И отдала она его Артуру,

Сказав при том: «Король мой, вот рубины

Невинности усопшей. В вашей воле

Наградою их сделать на турнире».

Король в ответ: «Мир да пребудет с ней —

С малюткой мертвой, дочерью орлицы!

Пускай живет и после смерти память

О девочке, коль так вы пожелали.

Однако, Королева, почему вы

Не носите на поясе своем,

На шее иль руке брильянты те,

Которые из озера я спас,

А Ланселот завоевал затем лишь,

Мне кажется, чтоб вы носили их».

«Уж лучше бы вы дали утонуть

И сгинуть им, – промолвила Гиньевра, —

Брильянты эти не дали мне счастья!

Изумлены? Так знайте, их лишилась

Я в тот же миг, как только получила.

Они с моих ладоней соскользнули,

Когда я наклонилась над рекой,

Где барка с мертвой девою плыла.

Так пусть прекрасные рубины эти

Ждет лучшая судьба, ибо они

Наследство не костей братоубийцы,

А тела нежного невинной крошки.

Кто знает, может быть, добудет их

Из ваших рыцарей – наичистейший

Для самой чистой из придворных дев».

Она замолкла. И по всем дорогам,

Бегущим среди выцветших полей

От Камелота к дальним крепостям,

Весть о турнире раструбили трубы.

И стали рыцари по всей стране

Оружие готовить, дабы славу

Добыть себе пред ликом Короля.

А утром перед громким тем турниром

Явился к Королю простолюдин.

Шрам от кнута рассек его лицо

От уха и до уха. Сломан был

Нос у него, и выбит глаз. Одна

Рука была отрублена, другая —

С раздробленными пальцами – болталась.

И возмущенно вымолвил Король:

«Мой подданный, из-за кого на смерть

Пошел Господь наш, что за лютый зверь

Твое лицо клыками искромсал?

То дьявол был? А может, человек

Тебя – подобье Божье – изувечил?»

Плюясь сквозь частокол зубов разбитых —

Чужих навеки языку, и черной

Культей болтая, произнес калека:

«Он отнял их и в замок свой угнал —

Он, кажется, из рыцарей Стола…

Угнал всю сотню Красный этот Рыцарь.