Том 1. Стихотворения. Поэмы - Константин Михайлович Симонов

– коммунисты. В этом тайны нет.

Они – фашисты. В этом тайны нет.

Без всяких тайн, что мы воюем с ними,

Они же объявили на весь свет.

Пусть тайной будет только ваше имя.

Как им его хотелось бы узнать!

В моем письме увидеть бы воочью…

Но я пока стихи пошлю в печать,

Им назло имя скрыв под многоточьем.

Я знаю, как вы любите Нью-Йорк

С его Гудзоном, авеню, мостами,

Таким, как есть, но главный ваш восторг

Ему – тому, каким еще он станет.

Каким он хочет, может, должен быть –

Дверь в будущее, а не сейфов двери.

К нему б вам только руки приложить!

А вы еще приложите! Я верю.

Тогда я вам на новый адрес ваш

Пошлю письмо и в нем, взяв карандаш,

На ваше имя громкое исправлю

Три точки, что пока я молча ставлю.

1948

Баллада о трех солдатах

Около монастыря Кассино

Подошли ко мне три блудных сына,

В курточках английского покроя,

Опаленных римскою жарою.

Прямо англичане – да и только,

Все различье – над плечами только,

Буквы «Poland» вышиты побольше.

По-английски «Poland» значит – Польша.

Это – чтоб не спутать, чтобы знать,

Кого в бой перед собой толкать.

Посмотрели на мои погоны,

На звезду над козырьком зеленым,

Огляделись и меня спросили:

– Пан полковник, верно, из России?

– Нет, – сказал я, – я приехал с Вислы,

Где дымы от выстрелов повисли,

Где мы днем и ночью переправы

Под огнем наводим у Варшавы

И где бранным полем в бой идут поляки

Без нашивок «Poland» на английском хаки.

И один спросил: – Ну, как там, дома? –

И второй спросил: – Ну, как там, дома?

Третий только молча улыбнулся,

Словно к дому сердцем дотянулся.

– Будь вы там, – сказал я, – вы могли бы

Видеть, как желтеют в рощах липы,

Как над Вислой чайки пролетают,

Как поляков матери встречают.

Только это вам не интересно –

В Лондоне ваш дом, как мне известно,

Не над синей Вислой, а над рыжей Темзой,

На английских скалах, вычищенных пемзой.

Так сказал я им нарочно грубо.

От обиды дрогнули их губы.

И один сказал, что нету дольше

Силы в сердце жить вдали от Польши.

И второй сказал, что до рассвета

Каждой ночью думает про это.

Третий только молча улыбнулся

И сквозь хаки к сердцу прикоснулся.

Видно, это сердце к тем английским скалам

Не прибить гвоздями будет генералам.

Офицер прошел щеголеватый,

Молча козырнули три солдата

И ушли под желтым его взглядом,

Обеспечены тройным нарядом.

В это время в своем штабе в Риме

Андерс с генералами своими

Составлял реляцию для Лондона:

Сколько польских душ им черту продано,

Сколько их готово на скитания

За великобританское питание.

День считал и ночь считал подряд,

Присчитал и этих трех солдат.

Так, бывало, хитрый старшина

Получал на мертвых душ вина.

. . . . . . . . . . . . . . .

Около монастыря Кассино

Подошли ко мне три блудных сына,

Три давно уж в глубине души

Мертвые для Лондона души.

Где-нибудь в Варшаве или Познани

С ними еще встретиться не поздно мне.

1944-948

Немец

В Берлине, на холодной сцене,

Пел немец, раненный в Испании,

По обвинению в измене

Казненный за глаза заранее,

Пять раз друзьями похороненный,

Пять раз гестапо провороненный,

То гримированный, то в тюрьмах ломанный,

То вновь иголкой в стог оброненный.

Воскресший, бледный, как видение,

Стоял он, шрамом изуродованный,

Как документ Сопротивления,

Вдруг в этом зале обнародованный.

Он пел в разрушенном Берлине

Все, что когда-то пел в Испании,

Все, что внутри, как в карантине,

Сидело в нем семь лет молчания.

Менялись оболочки тела,

Походки, паспорта и платья.

Но, молча душу сжав в объятья,

В нем песня еле слышно пела,

Она охрипла и болела,

Она в жару на досках билась,

Она в застенках огрубела

И в одиночках простудилась.

Она явилась в этом зале,

Где так давно ее не пели.

Одни, узнав ее, рыдали,

Другие глаз поднять не смели.

Над тем, кто предал ее на муки,

Она в молчанье постояла

И тихо положила руки

На плечи тех, кого узнала.

Все видели, она одета

Из-под Мадрида, прямо с фронта:

В плащ и кожанку с пистолетом

И тельманку с значком Рот Фронта.

А тот, кто пел ее, казалось,

Не пел ее, а шел в сраженье,

И пересохших губ движенье,

Как ветер боя, лиц касалось.

. . . . . . . . . . . . . . .

Мы шли с концерта с ним, усталым,

Обнявшись, как солдат с солдатом,

По тем разрушенным кварталам,

Где я шел в мае сорок пятом.

Я с этим немцем шел, как с братом,

Шел длинным каменным кладбищем,

Недавно –