Велимир Хлебников - Том 5. Проза, рассказы, сверхповести

2 молния.

Я мыслящая печь!

3 молния.

Не гордясь мышиным пиром –Серой тысячью страниц,Мы проносимся над миромВереницею зарниц.Холод строгих плоскостей,Чисел нежные кривые,Чтоб мятежней без властейСамоправились живые.

1 молния.

Оденусь тучею малиновой,Висит над пашнями она.

2 молния.

А я утешу сына вой –Мне власть над слезами дана.

1 молния.

Я одену человека,Его дела, поступки, сны,Кем он был весною этой,Кем был в первый день весны?Я блесну широкой плетьюПастухам у табуна!Сквозь сосновое столетьеПрозвучит грозы струна!

<3 молния.>

Я резвая, я молния – шалунья.

2 молния.

Старик седой, как лунь, я.Кого я одену, какую судьбу?Судьей с законами в руке,Казненным юношейИ с дерзкой песней,Красивой жницейС серпом усталым на плече,Иль молотом, разбившимСедые глаза у божницы,Иль много любившим,Иль смехом волос на мече?Иль дурнем, что шепчет «бу-бу»?Где я небесней? где я чудесней?Сбрит подбородок наголо весьИ котелок на голове.

1 молния.

Оденусь пахарем.

2 молния.

Оденусь знахаремС кривою палкою.

3 молния.

А я русалкою.

<Вместе.>

Сестры, сестры – вот мы нагие,Снимем людей, бросимся вплавьСиняя вечная молнии вьюга!Мы равны, мы похожи друг на друга.

2-й парус

Страстная площадь

Молодой инок в келье читает стихи

Воин.

Еще удар один и ногу,Руки размахом изловчась,К столбуПрибьюЛюдскому Богу.Постой, постой, сейчас, сейчас!Зачем трепещешь ты, как птаха,Когда ей мальчуганПред тем, как голову красивую свернуть,На темя дышитИ топорщит перья?Он слышит? нет, не слышит!Послушай, Бог, не балуй!Не у знакомых ты – здесь плаха.Ты плачешь? слушай, тыХороший малый,А слезы это суеверье.Да. Слезы это предрассудок.Ну, вроде синих незабудок.И красных слез я раньше не видал.Не верю им, угрюмый сын труда я,Что ты за нас висишь, страдая.Опять стучат там?Пусть басни говорят внучатам,Что ты святой, – не верю я.За все плачу своею кожей.По ней гуляли раньше плети.А говоришь: «Сын Божий»,<Да> это худшее на свете.Как дышит грудь! как бьются ребра!Послушай, у меня семья есть, дети,Я сам совсем не злой, а добрый.Люблю смотреть восходы звезд.Как странно, что и богиИмеют тело, руки, ноги…Эй, стража, дайте гвоздь! –Широкий, черный, с круглой шляпой…<Хотя б ты>, кровь, сюда не капай.Зачем ты стонешь: «Боже! Боже!»Скажу по совести, что не поможет.Тебе здесь сутки нужно мучиться.Я старый человек, бывалый,И это дело мне знакомое:Его веду я от отца.(Ведь от отцов род смертный учится.)А после понесу я мертвецаИ тело оберну соломою.<Отец мой> был сутул и крив,Лицо же в оспе… Да.Зачем <он> жил? Зачем ты жив?Опять зовешь ты Господа!Бывало, в роще соловьинойИ птичий свист, и зной, и гомон,Но над суровою холминой,Над смерти преданной долинойВысокий столб стоит не сломан,И из вечерней темнотыТакой же смотрит – точно ты.А над ним, точно в зеркале девица,Ворон, тот, что детям снится,Смотрит в мертвые ресницы,И войском идут мураши!..А гвозди хороши!И идут жены горною тропой.Звенели кубки.На водопойЛетят голубки.О жены! Те, которые внималиЕго словам о Боге и добреИ руку тихо целовали,Всю ночь на утренней зареЛовили нити разговоров,Зачем же мощною кольчугой,Броней из богомольных взоровЛюбимца позднего досугаНе скрыли от гвоздей и молота?Уже пробудилось село.Его снеговое чело,Любимое тихими девами,Одетое влагою взоровЗемле будет предано,Червями снедано.

Улица.

Эй, зй! Хи-ха-хо!Эй, эй! Хи-ха-хо!

Голоса.

Уши! Уши! Кому нужны уши?Корзина отрубленных ушей!

Торговки <любовью>

Любви! Любви! Корзина любви!Кому нужно любви?

Надпись: «Не трудящийся да не ест!»

Сестры-молнии порхают там и здесь.

Люди.

Из улицы ульяПули, как пчелы.Шатаются стулья.Бледнеет веселый.По улицам длинным, как пули полет,Опять пулеметКосит, мететПулями лиственный веник.ГнететПастухов денег.

3-й парус

Смерть коня

«Верую» пели пушки и площади.

Хлещет извозчик коня,

Гроб поперек его дрог.

Образ восстанья

Явлен народу на каменных досках.

На самовар его не расколешь.

Господь мостовой Глядит с площадей,

Свежею кровью написан,

Смотрит глазами большими Рублева.

Одет в полотенца [развернутых] войск,

В булыжном венце,

В терновнике свежих могил

Образ нового Бога

Подан ладонями суток,

Висит над столицей.

– Мамо! Чи это Страшный суд, мамо?

– Спи, деточка, спи! Баю, бай.

В подвал голубые глаза! Под плети свинцовые счастье!

Выстрелов веник

Кладбищем денег

Улицы мёл,

Дворник жестокий.

Дикий священник

В кудрях свинцовых

Сел на свинцовый ковер, чтоб летать до утра.

Ветер пуль

Дует и воет в ухо пугливых ночных площадей,

Облако гуль

Прянуло кверху в испуге.

Нами ли срубленный тополь

Рухнул, листвою шумя,

Ветками смерти лица закрыв у многих?

Лязга железного крики полночные.

И карканье звезд над мертвецкою крыш

Слышу я в эту ночь.

Множество звезд, множество птиц.

Ветер дул в дол

Голода дел.

Чу! зашумели вдруг облака шумом и свистом,

Точно клокочет дыханье умершего, хрипло и грубо.

Это летели души умерших

Нынче в эту ночь прочь над столицей.

Стаею жаворонков

Выше и выше

Летели усопшие души

Прочь от земли.

Вырвалось точно дыхание трупа, с хлипом и свистом,

Это летели души усопших,

Бросив столетьям сегодня:

Здравствуйте, милые волки!

Ветер, хоть ты, многоустый, выстони,

Что опять белогривый Спаситель

Бьется всем телом на дышле.

Спаситель в телеге,

В оглобле Спаситель народа коней?

Он в упряжи черной.

На площади, разорванные львиными челюстями восстаний,

Мы некогда вышли

С веткою своей истины, слабые, как дети.

Но все же настанем, но все же настанем!

Тяжко шагает в телеге новый белый конский Спас!

Он конского племени час.

Конские веры, как собаки

Легли у порога,

Радуя Бога,

Душой точно дети.

– Цыц, подождите!

Точно собаки легли,

Получая пинки, из-под плети:

Позже прийдите!

Он в сбруе! Он в сбруе!

Это не по закону?

Справимся в книгах священных. Это же чудо!

Люди! Белых четыре ноги у пророка! Конского бога!

Бьется, как пена, белая грива, бьется концами по камням,

Осколками сыпет белые кудри.

Белое море меньше его разлившейся гривы.

Перешеек ноги и копыта – кожи лоскут, ниже

Мяса немного и кости осколок, согнут, закручен,