Фантазеры - Владимир Юрьевич Белов

ты все рисовал, и, не сердись, мне казалось, мало ездил. Ты как-то неожиданно стал взрослым и мудрым, Батя. Может, не при Альбине будь сказано, мы в самом деле начинаем стареть. А?

Батя улыбнулся. Альбина чуть шевельнулась, и лицо у нее покруглело.

— Пойду кофе сварю, — сказала Альбина.

— Хорошую жену ты нашел, Батя.

— Тебе тоже пора… Видимся редко.

— Да, мы бездарно мало видимся, — сказал Доватор. — А жену… Тут я неудачник, что ли… Из нашей роты холостяков почти не осталось, разве те, кто по второму заходу… Недаром мне цыганка…

— Тебе цыганка и счастье пообещала. Возьми меня в оракулы, я чувствую, что к нам навстречу летит удача.

— Ты просто работать стал, как молоток, вот у тебя и появилось такое ощущение. Потом Альбина тебе не только кофе варит. Она внутренне с тобой работает.

— Не хвали, зазна́ется.

— Ничего, она не слышит. К тому же матроса надо вовремя похвалить. Как насчет жен, не знаю.

— Ничего, это ты еще изучишь. — Батя потер выразительно свою еще по-детски тонкую шею, и они оба засмеялись.

Столик и три чашки. Доватор косится на часы.

— Куда торопишься? Дома дети не плачут. Заночуем прямо в мастерской.

— Не выйдет, я сегодня в Москву. Командировка.

— Зачем? Фу, вечно забываю, что все с тобой совершаемое есть гостайна… Старых знакомых навестишь?

— Собираюсь, во всяком случае.

2

«Коридор купейного вагона — синие бока. Нам осталось двадцать перегонов и… пока. Нам осталось двадцать перегонов, сто шагов, впереди прохладные перроны да пять слов». Доватор смотрит в скользящую за окном темноту, желтыми облачками проплывают поселки, и бормочет под нос стихи, которые в пору своей еще холостой и лихой жизни написал Клемаш.

Клемаш… Завтра утром увидимся в управлении, а вечером посидим у тебя. И ты будешь хвастать сыном и Тоней, потом опять Тоней и опять сыном. А потом нас отправят на кухню. Тоня будет укладывать сына спать, готовить мне почетное место на широкой тахте. Хорошо быть гостем там, где тебя любят. Номер в гостинице я, конечно, возьму, и вы меня туда не пустите. Потому как Тоня утверждает, что я если не сват, то провидение.

«Коридор купейного вагона — синие бока. Нам осталось двадцать перегонов и… пока». Привязчивые строчки. Видно, ты их, Клемаш, так и писал под стук колес, а рядом стояла очередная «она», и ты кормил ее конфетами, которые вечно были у тебя в кармане.

Белую шапочку тогда в метро ты тоже угостил конфетами. Она покраснела: еще бы — блестящий старший лейтенант.

Тогда у тебя уже была Тоня, и ты познакомился с Белой шапочкой то ли для меня, то ли по привычке. А она не знала ни про Тоню, ни про привычку.

Она покраснела совершенно отчаянно и все крутила в руках конфету, и ее белая шапочка, казалось, краснеет вместе с ней. Даже ты не смог ничего сказать, стоя перед этим смущенным существом. Лишь когда мы вышли вслед за ней из вагона, ты буркнул: «Сегодня мы будем хорошими». И мы проводили ее на почтительном расстоянии до самого подъезда.

В подъезд ты втолкнул меня одного. Я взял три этажа одним залпом, остановился на площадке третьего. Она обернулась растерянно, и я растерянно спросил: «Какой у вас номер квартиры?» А она, словно защищаясь, прикрыла рукой этот проклятый номер. И белая шапочка дрожала испуганным зайцем. Мне стало стыдно, и я ссыпался вниз с завидной скоростью.

Через неделю в «Детском мире» я купил медвежонка. Мы решили быть хорошими, мы позвонили у дверей. Открыла мама и ушла на кухню. Мы храбро прошли в комнату и вручили Белой шапочке медвежонка. Вот и все.

Эх, Клемаш, если ты и помнишь эту историю, то лишь потому, что мы в тот вечер были хорошими. Может, на этот раз я тебе расскажу про Белую шапочку, точнее, про то, как четыре года я писал письма без обратного адреса. Только вряд ли у меня на это хватит духа. И вообще пора спать.

3

Клемаш оказался в командировке. Капитан-лейтенант Доватор не застал в его отделе никого из знакомых офицеров и позвонил Тоне. Тоня сказала довольно сухо:

— Когда твой любезный друг появится в Москве, я не знаю и, пожалуй, уже и знать не хочу…

Это было грозно и неожиданно, обсуждать такой вопрос по телефону не имело смысла, а в гости Антонина не пригласила, и первый вечер в Москве оказался свободным.

Юрий Евгеньевич помнил, что была в Москве театральная касса, в которой Клемаш пользовался всегда неизменным преимуществом. Доватор пару раз участвовал в дипломатических переговорах. Может, там и сейчас та же женщина.

Прозрачный киоск, обклеенный билетами. Доватор наклонился к окошечку:

— Добрый вечер. Нет ли у вас…

— Добрый вечер. А вас давно в Москве не было. Помню вас и вашего друга.

Доватор оторопел, вот это авторитет у человека. Хорошо ходить в друзьях у выдающихся людей. Может, Антонина недаром молнии мечет, хотя Клемаш как женился…

— Вот на послезавтра на вечер. Вашему другу привет, что-то давно его не было.

— Большое спасибо. Передам обязательно. Да, четыре билета меня вполне устроят, ничего, что партер и ложа.

Интересно, кого я осчастливлю этими билетами? Позвонить Лене? Она вроде радуется моему появлению, только потом, боюсь, ей не очень хорошо. Семья, муж, сын, наверно, уже в институте. И воспоминание об одном вечере… Раньше я звонил не задумываясь. Мне даже сначала казалось, что она не должна замуж ни за кого выходить. Романтика? Старею, мудрею… Скоро буду такой мудрый, как Батя.

Четыре билета в Большой на «Спартака». С таким «капиталом» Клемаш переворачивал город. А я вот возьму сейчас два билета и опущу их прямо в почтовый ящик Белой шапочки.

Клемаш не знает, что писал я в ту квартиру не один год. И цветы к Маю посылал. Цветы и письма без обратного адреса. Игрушки курсанта. Она, наверно, давно вышла замуж. Что ж, пускай сходит с мужем на «Спартака»… Пусть сидит в партере, а я на нее из ложи посмотрю. В конце концов, от этого никому плохо не будет. Мы по-прежнему остаемся хорошими. Ох, Клемаш, Клемаш, что ты там намудрил с Антониной!

Два места в десятом ряду партера были пусты. Доватор смотрел туда, пока перевернутым, медленно догорающим костром гасли люстры. И потом во время первого акта смотрел туда, хотя знал — в партер после третьего звонка никого не пускают.

В начале второго акта Доватор опять, уже не надеясь, глянул в десятый ряд. Одно из двух мест было