Стихотворения - Владислав Фелицианович Ходасевич

могилой – и связь, порванная смертью, восстановится. Абсолютно важно и мудро, что знаком избрано условное имя, созданное для этого только случая, слово, залог связи в Духе и Разуме, взятое как залог вечной жизни и воскресения там, где нет «здешних чувственных примет». Но вот, идя не от Баратынского, а от Гейне и, видимо, не подозревая о стихотворении Баратынского, один современный автор набрел на такое восьмистишие:

Мы расстались… Но помни слово —

Я разлуку с тобой не приемлю,

Все равно мы встретимся снова,

Когда покинем землю.

Но там, на пороге чистом,

Ты задрожишь от испуга.

Я свистну условным свистом —

И мы узнаем друг друга.

В заключительных строках ситуация Баратынского повторена, но с той только разницей, что имя заменено свистом, каким подзывают собачек, – и все стихотворение мгновенно стало нечаянной пародией на Баратынского. (Еще раньше этот мотив заимствован у Баратынского Брюсовым. Но Брюсов понимал, что делает.

У него:

Я это имя кину к безднам,

И мне на зов ответишь ты.)

* * *

Если «глуповатость» есть расхождение со «здравым смыслом», то, очевидно, не глуповата окажется та поэзия, в которой такое расхождение отсутствует. Но мы указывали, что само это расхождение есть не что иное, как результат перемещения поэта и читателя в иной, поэтом созидаемый мир. Ясно: если поэт отказывается от своих «миротворческих» прав, или не знает о них – то он продолжает оставаться в пределах действительности, где здравый смысл остается его единственным и законным вожатым, а вещи и явления, названные в стихах, остаются равны самим себе. Это – поэзия, прикрепленная к «только реальности», только с ней оперирующая и только ее задачи решающая. Можно назвать для примера несколько родов такой поэзии. Это, во-первых, поэзия дидактическая, от Лукреция до ломоносовского рассуждения о пользе стекла; далее – поэзия сатирическая, скажем – от Горациевых сатир до Кантемировых; в-третьих, басня: в ней расхождение со здравым смыслом лишь поверхностно, она часто антропоморфизирует зверей и неодушевленные предметы, но по существу не выходит за пределы сатиры, оперируя аллегориями и не возвышаясь до символов; в-четвертых, так называемая «гражданская поэзия», и наконец, всякая вообще поэзия, чисто описательная или резонирующая в пределах реальности, морализирующая в узком смысле, поэзия психологизирующая, а не онтологизирующая. Примеров ее слишком много. Они найдутся едва ли не у всех поэтов. Из них назову ближайший: то самое стихотворение Вяземского «К мнимой счастливице», по поводу которого Пушкин и сказал автору:

«Твои стихи слишком умны. – А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата».

1927

Примечания

1

Первая строка из «Божественной комедии» Данте: «Земную жизнь пройдя до половины…» (пер. М. Л. Лозинского.)

2

Для себя (лат.)

3

В обнаженном виде эта тема и звучит особенно часто у символистов, поэтов наиболее последовательных (я не сказал – великих).