Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина

пошутить и позвали с собой за школу курить. Один старшеклассник сказал, что у него тоже бабушка умерла и что это помогает…

– курить??? в таком возрасте!?

– И они вначале дали ему сигарету, а потом стали спрашивать, правда ли, что он считает рыбу своей бабушкой. А потом отобрали у него сумку и стали тушить окурки в контейнере. И он тогда набросился на самого старшего и расцарапал ему шею и лицо… Еле оттащили. Тот, на которого Саша накинулся, разбил об стенку контейнер, а сумку забросили за забор. Но Саша успел спасти рыбу – он её подобрал и побежал в столовую за водой.

– ужас

– Директор пока что в отъезде, но все виновные будут наказаны. Такого больше не повторится!

– Конечно, не повторится. Я ему сейчас объясню, где раки зимуют…

* * *

– Всё. Завтра придет без рыбы.

– Наконец! Вы с ним поговорили?

– Поговорил.

– Ну хорошо.

* * *

– Арсений, простите, что беспокою ночью, но я никак не могу заснуть. Скажите, пожалуйста, с Крючочком всё в порядке?

– не совсем

– Что вы сделали?

– я его сварил

– Вы его сварили?

– да

– Зачем вы его сварили?

– Я сразу сказал либо ты перестаёшь придуриваться, либо я сварю эту чёртову рыбину. Он не перестал придуриваться.

– …что с Сашей?

– Сказал, что ненавидит меня. И что нас всех самих надо сварить.

– Вас точно.

– встретимся на дне кастрюли, Людмила Николаевна

– Если он опять откажется ходить в школу, то нужна будет справка от врача.

– ок

Качели

– Ты чего здесь сидишь?

У качелей стояла девочка лет шести в зелёной футболке, похожая на кузнечика.

– Просто сижу, – буркнул Иван, отнимая бутылку от губ и жмурясь на пучелобое летнее солнце.

– Дай покачаться?

Он тяжело вздохнул и сделал ещё один большой пивной глоток. У его ног припарковались две коричневые бутылки: пустая и полная.

На детской площадке не было никого, кроме Ивана, солнца и надоедливой девочки. Ни детей, ни родителей. Не было слышно птиц. Даже кошки попрятались в тень. Жара обрушилась на Москву, как плоская каменная плита, припечатавшая высокую, ветреную жизнь. Теперь все гнездились в вентилируемых сотах многоэтажного жилья, пили холодный квас и кутались в мокрые полотенца.

– Ты пьёшь пиво? – не унималась девочка.

– Слушай, отстань, а? – сказал Иван раздражённо. – Ещё от тебя не хватало выслушивать…

Девочка издала звук, похожий на мяуканье, свернувшееся клубком на первом звуке. Она прислонилась спиной к голубой опоре, похожей на жирафью ногу, и тоже поглядела вдаль. На ровную чёлку леса, видневшуюся из-за новостроек.

– Папа тоже пьёт, – сказала она равнодушно.

Иван прекратил листать телефонную ленту. Ему понравилось, как говорила девочка. Как-то легко, как будто бабочка махала крыльями. Без осуждения.

– А ты чего здесь шарахаешься? Где предки? – спросил он, ещё раз обежав взглядом пустую площадку.

– Маму жду.

– А она где?

– В магазин ушла за сырками. Я её попросила купить. Вот и жду.

Иван понимающе кивнул:

– И моя девушка сырки любит.

– Ты её тоже из магазина ждёшь?

Он задумался. Поставил новую пустую бутылку на песок и открыл третью краешком зажигалки.

Пока в его голове прыгали мысли, девочка опять спросила:

– Дашь покачаться?

Иван посмотрел в сторону подъездов, выкативших на тротуар горячие языки лестниц.

– Я её как бы жду. Но не из магазина. А вообще…

– А откуда?

Иван протёр тыльной стороной ладони лоб – из-за жары прорезались капли пота. Потом он оглядел собеседницу, изучил её маленькую фигурку в зелёной футболке с мамонтёнком, у которого блестели на свету уши и хобот из бисера.

– Ладно, покачайся, – разрешил он, уступая место. – Ушла она от меня. Вроде как.

– Ты поэтому пьёшь? – девочка уселась на деревяшку.

– Вот не надо только делать из меня алкоголика, – повысил он голос и тут же испугался самого себя, такого, от которого, наверное, и ушла девушка.

Но Кузнечик была невозмутима. Она старательно раскачивалась взад и вперёд.

– Вначале я ей таким нравился, целиком, как есть, а потом перестал.

Иван нарисовал носком ботинка расстроенный смайлик на песке.

– От нас тоже папа уходил. Но мама говорит, что это нормально. Лучше пойти в разные стороны, чем биться лбами друг о друга.

– Да уж, – вздохнул Иван и пририсовал смайлику прямоугольные усы.

– Раскачай меня посильнее, – попросила девочка.

Он стал подталкивать её в спину.

– А где сейчас твой папа?

– А… он дома, – обернулась она на лету.

– Помирились, что ли?

– Ага. Только он пьёт. Но я не злюсь на него. Мама всегда говорит, что он человек расхлябанный и его пожалеть надо… Может, и тебя подруга твоя пожалеет ещё.

Иван почесал горлышком бутылки висок:

– Хорошо бы.

– Ага, – обрадовалась девочка, шаркая ногой по земле для торможения, – ты ей позвони и скажи, что воспитался, и сырков ещё купи. Мама всегда верит, когда папа говорит, что воспитался. И ещё мама говорит, что если любовь – значит, человека любым принимать надо.

К площадке подошла кудрявая девушка, похожая на старшеклассницу. Иван подумал, что молодые мамы слишком уж хорошо сохраняются, даже страшно.

Она нервно глянула на Ивана, на две пустые бутылки рядом с качелями и одну полупустую в его руках, взяла девочку за руку и скомандовала:

– Даша, пойдём.

– Сырки купила?

– Ой, слушай, забыла. Пойдём, потом купим.

Тогда Даша вырвалась и уцепилась обеими руками за голубую ногу качелей.

– Не пойду без сырков!

Она вдруг превратилась в совсем другую девочку, как будто с именем у неё появилась оборотная сторона. Она обвила напряжёнными руками качельную ногу, и по щекам у неё потекли тихие слёзы.

Девушка потянула её за пояс:

– Да успокойся, – зашипела она, косясь на незнакомца, – отцепись уже! Нас дома ждут.

Но Даша зарыдала в голос и запричитала:

– Мама… сырки… мама… – и беспомощно посмотрела на Ивана, у которого в этот момент будто броня на сердце лопнула.

– Давайте я сбегаю куплю и занесу вам? Только не рыдай, – сказал он, помогая расцепить тоненькие руки.

– Занесешь? – с надеждой переспросила заплаканная новая девочка, превращаясь в старую.

– Ага. Вы в какой квартире?

– Тридцать восемь.

– Успокойся. И совершенно необязательно сообщать незнакомым свой адрес, – опять зашипела вполголоса кудрявая, утаскивая Дашу за руку в подъезд.

Иван немного обиделся. Хотел сделать широкий жест, а она шипит так, будто он какой-то извращенец. Он даже остановился поперёк дороги – идти или нет… Но всё-таки ему хотелось сделать хорошее для Кузнечика. Смешная она, хоть и капризная. И мама у Даши явно любит этого непутёвого их отца, а то не прощала бы. Это, видно, сейчас она не в духе. Мало ли что! Забыла. С кем не бывает. Сколько сам Ваня забывал… И лампочку перегоревшую в вытяжке починить… Мог бы и разобраться, а не полтора года обещать – потом, потом; и собаку надо было ей разрешить, раз она хотела собаку, ну не гигиенично жить с собакой и шерстью, но лучше с шерстью, чем без девушки; и пропадать надо было по друзьям меньше, хоть звонить, когда волновалась, а ему просто нравилось, хоть он себе и не признавался, когда она волнуется, потому что вся она его была в такие часы и ночи. Страшно признаться. Сколько месяцев в глаза не смотрел и уходил из комнаты, когда она всё билась и билась, как бабочка о светильник, всё говорила и говорила, а он уже не мог этого слушать и слышать.

Так он думал, пробивая на кассе глазированные сырки. Вначале взял обычные, подешевле, а потом задумался и выбрал самые дорогие – в коробочках, пусть Кузнечик порадуется. И нёс потом в первый подъезд на десятый этаж, пешком почему-то, без лифта, будто пробежать надо было все мысли, будто через внутренние пропасти навели мосты и стало возможным перескочить через всё напрасное, что они друг другу наговорили… Ведь любила же она его раньше, любила, а значит, может быть, до сих пор; просто отошла ненадолго, чтобы лбами перестать биться.

Он нажал кнопку звонка.

Дверь открыл несвежий, крупный мужчина без футболки.

– Вот, – Иван протянул ему пакет с сырками.

Тот взял их с недоверием:

– Дочки сказали, что вы можете зайти… Сколько я вам должен?

– Да нисколько, – развязно улыбнулся Иван. – Дочки? А я уж думал, что это жена у вас такая ого-го! Молоденькая.

– Жена умерла в прошлом году. Машина