Красная ягода. Черная земля. Сборник стихов - Анна Петровна Долгарева

не деться —

вот это, что стозевное и обло.

храни тебя от чёрного пространства,

от космоса голодного ночного —

горячее дыханье лиса-братца,

и снег, и человеческое слово.

Ноябрь 2016

«Такая морозная русская эта тоска…»

Такая морозная русская эта тоска,

И мелкие капли во мгле происходят лениво.

Я стала невидима, стала, как пепел, легка,

И ветер несёт меня там, где качаются ивы

И медленно от берегов замерзает река.

Я лёгкая, словно не плакала, не цвела,

В степи не венчалась, в костре никогда не горела,

Как будто бы девочка, мамин цветочек, была,

И нежные щёки, и пухлое белое тело,

А стала прозрачной, прозрачной и чёрно-белой.

Является ветер – приходит в движение всё:

Камыш пожелтевший, и длинные ивы, и птицы,

Как будто тележное сдвинулось колесо,

Как будто сейчас уже что-то, наверно, случится,

И пятна тумана мелькают, как белые лица.

Еще пол-движенья – и всё побелеет, зима

Укроет замёрзшие травы и старую лодку.

Зажгутся костры и откроются закрома,

И выйдет из леса оленица-первогодка.

И если я не полюблю, то сойду с ума.

Ноябрь 2019

«Оленей гонят к новым берегам…»

Оленей гонят к новым берегам

И пастбищам. Охотник жжёт в костре

Игрушки дочери и старую одежду,

Всё, что в дорогу не возьмёшь с собой.

Здесь жили, здесь оленей выпасали

Без малого осенний целый месяц,

И здесь похоронили и отца.

Он тут лежит, на дровяном настиле

Среди подмокших серебристых мхов,

И он уже не снимется с кочевья.

Охотник жжёт истрепанную шапку,

Глядит в костёр, а из костра глядят

Зеленоглазые седые духи тундры,

Ещё не уходящие на север,

Ещё не покидающие племя,

Ещё не растворившиеся в зимах.

Они ещё являются шаманам,

Они ещё поют под звуки бубна,

И видно их, когда горит костёр,

Костёр, где племя жжёт свои пожитки,

Чтоб выдвинуться к пастбищам другим.

Ноябрь 2019

«Были у девочки цветок на окошке…»

Были у девочки цветок на окошке,

Мама да две подобрашки-кошки,

Белая да рыжая, и так они славно жили,

Дружили с соседями, здоровались даже с чужими,

Покупали летом черешню и вишню,

Радовались, если солнце на небо вышло,

Радовались, если дождь стрекотливый.

Рыжая кошка хвост распушала длинный,

Белая кошка мурчала.

И длилось их счастье без конца и начала.

Но однажды к девочке пришла смерть, и так она

ей говорила:

«Никогда так не будет вечно, кончатся силы,

Заберу я у тебя маму, заберу и рыжую кошку,

Заберу и белую, и тебя посажу в лукошко

С твоими беленькими косичками, розовыми ноготками,

Унесу туда, где всё становится камень,

Где одна чернота, где нет никакого дальше.

И цветок на окошке зачахнет даже».

И заплакала девочка, и плакала, а потом встала

И пошла по рельсам из ржавого металла,

Мимо заводов и кладбищ, мимо ГЭС и АЭС,

И дошла до севера, где миру конец.

И она стояла, и лежала вокруг вода,

Много тысяч веков лежала вокруг вода.

И были лишь камни, да волны, да птичья драка,

И тогда в девочке вдруг не стало никакого страха.

Потому что была её голова скалою и камнем,

И были старыми рельсами руки с розовыми ноготками,

И цветы эдельвейсы росли из тела,

А девочка стояла, говорила, смотрела,

И волосы её были брызгами океана,

И было ей смешно и странно,

А страха не было вообще никакого.

И тогда она смерти сказала такое слово:

«Ничего не возьмёшь ты, я стала сильнее камня,

С белыми косичками, розовыми ноготками,

Лишённая страха, как северная вода.

И никого не возьмёшь ты у меня никогда».

И когда она вернулась, мама стала немного старше,

И кошки, но это не было больше страшно.

И она сказала: «Мама, я видела смерть,

но я стала её сильней,

Я тебя и кошек никогда не отдам ей,

И налей, пожалуйста, суп.

Ибо мы живы в любви и пребудем

До самых архангельских труб».

Сентябрь 2019

«Никто не называл её бабой Шурой…»

Никто не называл её

бабой Шурой —

исключительно Александрой Петровной,

бывало, как выйдет она за калитку,

как пойдёт со спиною ровной,

как у студенточки,

так и матерятся восхищённо вслед,

как и не бывало шестидесяти лет.

А судьба как у всех, чего там такого,

вышла замуж рано за тракториста Смирнова,

смирным и был, любил её, помер в сорок,

посадила шиповник и астры на земляной взгорок.

Учила детей в школе, своих пацанов растила,

ухажёры, конечно, были:

как пойдёт она вечером по долине стылой,

по мареву из полыни, так сердце станет,

пригласить бы на танец,

да она всё с детишками,

а если не с ними, то с книжками.

А как вышла на пенсию, так чего начала:

Набрала стройматериалов, фанеры, стекла

и принялась мастерить

летательный аппарат без топливного тягла.

По-простому – лодчонку и два крыла.

Объясняла про экологию,

дескать, время нефти ушло,

дескать, как прекрасно будет летать в магазин

в соседнее, к примеру, село.

«А потом, – говорила она, – я встану однажды рано

и улечу в рассвет к Смирнову моему Степану».

«Думаете, – говорила, – самолёты разве долетают до рая?

У них же выбросы, топливный след, отрава сплошная,

а вот я