Осенний разговор - Сергей Эмильевич Таск

катится в Москву.

Рождественская открытка

Мой стародавний друг, пропащая душа,

ужасно тороплюсь, чтоб опустить шестого —

рукой уже подать до Рождества Христова.

Отвык я от тебя, так долго не пиша.

Ну, что тебе сказать? Похвастать вроде нечем,

все нынче не в ладу ни с миром, ни с собой,

но как же сладостно, когда предмет иной

вдруг голосом тебя окликнет человечьим.

Не только что писать – тут боязно дышать,

и жутко и легко от этого соседства.

…Свеча и зеркало… перед тобою детство…

Родиться – умереть – воскреснуть – воскрешать

отныне и вовек, без суетного страха,

приемля тишину и эту снеговерть,

и мудрость обрести, и под ногами – твердь,

как некогда обрел ученый сын Сираха.

О чудо, исцелить от полной слепоты!

Как откровение, всего во всем согласность.

Когда бы ощутил я здесь свою причастность,

ее бы в тот же миг вдруг ощутил и ты,

мой тезка, мой двойник до рокового вздоха.

И ты сейчас не спишь и держишься едва,

мучительно ища такие же слова

и в этом, как и я, преуспевая плохо.

Здесь и пейзаж точь-в-точь, хоть и зовется Йель.

Как все повторено, как это все знакомо!

Я мог бы здесь себя почувствовать как дома,

когда бы так не пахла наша ель.

«Могу ли я…»

«Могу ли я…» – «Уехал он». – «Надолго?» – «Навсегда».

И горло как петлей перехватило.

Еще один уходит по дороге в никуда

искать иное, лучшее светило.

Постойте, заклинаю вас, ну что вы, так нельзя!

Среди вещей, пропущенных таможней,

ни голосов, ни лиц, ни трав, ни воздуха, друзья,

без этого уехать невозможно.

А сколько недодумано, недоговорено.

Пока вы не разрубите канаты,

одни у нас и нервы, и дыхание одно.

Но вот уже на части все разъято,

и вот себе уж места не находишь ты с утра,

какая навалилась вдруг усталость!

И кажется, что ногу отхватили до бедра —

нет вроде бы ноги, а боль осталась.

Наверное, все правильно, вам будет лучше там:

уютней, легкомысленней, вольготней.

Что ж, не в обиде мы, уж как-нибудь придется нам

самим отбиться здесь от «черной сотни».

Так значит, вы надумали? Ну что же, в добрый путь.

Вот горсть земли – возьмите на прощанье.

Пусть рядом кто-то бросил зло, чтоб побольней лягнуть,

обидные слова при расставанье:

что нашему забору вы двоюродный плетень,

что за «любовь» отплатим мы «любовью»,

дай бог вам – в Сан-Франциско ли, в Париже ль – ясный день,

и дай нам бог ненастье в Подмосковье.

«Потрескивал ледок, поблескивал репейник…»

Потрескивал ледок,

поблескивал репейник.

Мне шел осьмой годок,

я был большой затейник.

С седьмого этажа

крючком я не однажды

выуживал, дрожа,

береты честных граждан.

Как в лужи мы карбид

им под ноги роняли!

«Догоним – будешь бит».

Так ведь не догоняли.

Сменялись короли,

и выбивались стекла,

а годы… годы шли,

и детство блёкло, блёкло.

И вот, очнувшись вдруг,

осознаешь с испугом:

всё так же тесен круг,

но ты уже за кругом.

Трещит себе ледок,

блестит себе репейник…

Сынку осьмой годой,

большой растет затейник.

«С асфальта как с гуся вода…»

Как легко быть счастливым… всего-то и надо,

чтоб сосулька – бабах! – оторвалась от портика,

чтобы вспомнилось слово «хламидомонада»,

и еще лист бумаги – набрасывать чертиков.

Как легко быть счастливым… всего-то и надо,

чтоб старушка старушке сказала «Ты поняла?»,

чтоб сосед за стеной хохотал до упаду,

чтоб ворона кого-то опять проворонила.

Ах, легко быть счастливым… всего-то и надо,

что сгореть чудотворною свечкою заживо.

И – земли пятачок, отделенный оградой

от бескрайней земли, по которой ты хаживал.

«С асфальта как с гуся вода…»

С асфальта как с гуся вода,

в потёках стена.

Ну вот и весна, господа!

Ну вот и весна!

Не будет, поверьте, мадам,

большого греха,

Верни вы сейчас соболям

собольи меха.

За вами, смотрите, как встарь,

юнцы косяком.

Давай, гимназисточка, шпарь

теперь босиком!

Какая же, право, теплынь,

вот это апрель!

Пьянящая эта полынь,

и эта капель…

И шумен опять Разгуляй:

зонты, котелки…

Держи, брат, целковый «на чай».

А ну, рысаки!

Ах, этот серебряный бег!

Какая езда!

На месяц? На годы? На век?

Да нет, навсегда.

«Свиданье с вечностью, от двух до четырех…»

Свиданье с вечностью, от двух до четырех,

в заветном уголке Серебряного бора,

когда отшелестят на дачах разговоры

и отзвенит в ушах дневной переполох.

С природой выдохнуть и сделать новый вдох,

и с легкостью, как тень, шагнув через заборы,

незримо набежать на этот вечный город,

где вечен и ты сам пребудешь, дай то бог.

«Не дай то бог!» – кричу. Напрасно, мир оглох,

и эхо слов моих ушло в земные поры.

Так, значит, навсегда, согласно приговору?

Как сосны, и трава, и плеск воды,