Умозрение философии - Алексей Борисович Черных

рифм и стихотворных строк.

Туман над Хуанхэ

У кого-то туман над Янцзы,

А у нас он — над Хуанхэ.

И уходят в него глупцы

И людишки на букву «Х».

Жаль чудилы на букву «М» —

Ни за что туда не уйдут.

Было б меньше на свете проблем,

Коль они б были там, а не тут.

Только жизнь ведь, увы, такова,

Что мы сами бываем «Х».

Не ища оправданий слова,

Хоть бери и ныряй в Хуанхэ.

Но туман — он такой объект,

Что сумеет порою скрыть

Человека обычный дефект —

Буквой «М» иногда быть.

* * *

Утки дикие восхитительны —

Цвета всякого…

Иногда, удивительно,

Даже крякают.

Пруд осенний — уткодром,

Им тут нравится,

Птицам с радужным пером,

Раскрасавицам.

Проплывают утки выступом,

С форсом, павами.

И ныряют, попы выставив

Солнцу слабому.

То ныряют, то плывут

С негой ленною.

Их тут много, этот пруд —

Их вселенная.

* * *

В сосновой роще вряд ли осень

Считать мы можем золотой —

В зелёно-серой массе сосен

Цвета её бедны собой.

И лишь когда лучи заката

Пронзают рощу под углом,

Деревья вспыхивают златом

И ярким бронзовым огнём.

Стволы их, каждый как фонарик,

Искрятся тысячью свечей

И оживают в нежном жаре

Всепроникающих лучей.

Внизу они покрыты грубой,

Одервеневшею корой,

А сверху — скрыты, словно шубой,

Поблекшей хвойной мишурой.

Лишь серединой, где кудрятся

Кусочки ломкого корья,

Стволы горят и золотятся,

Очарование даря.

И эти тоненькие лохмы

Дрожащей нежностью полны.

Они, играя, рушат догмы,

Что сосны осенью скучны.

Конец ноября

Проседь первого снега

На земле между сосен —

Не успела отбегать

До конца своё осень.

* * *

И за полчаса и за час до весны

Лишь одно согревает чувство,

Что она таки будет, развеет сны

О прошедшей зиме грустной.

* * *

Утки на пруду. Осень.

В зеркале воды смело

Отражается небес просинь.

Это в рифму. Цвет на деле — серый.

Осенью рифмовка мнима,

Чувствуется в ней мякоть.

Утки, проплывая мимо,

Лопотят, хотя должны крякать.

Тишиной и блажью у́тра

Холод с облаков льётся.

Это ведь не глупо, не мудро —

Ждать, что лето снова вернётся.

В уточном кильватерном следе

Гладь пруда расцветится рябью.

Стоит всё же думать о лете,

Даже если лето то — бабье.

* * *

На ней словно выжгли тавро шизофреника,

Прямо, как ей то казалось, на лбу —

Она вместо мётел летала на вениках,

Чем безусловно раздражала толпу.

К тому же она не пользовалась ступою,

Сделав из неё цветочный горшок.

Беззаботно щерилась улыбкой беззубою,

Чем повергала соседей в шок.

Стала практически доброю феею,

Будучи родом из почтенных Баб Яг.

Это, насколько то разумею я,

Шизофрении и есть верный знак.

Ну, кто подобру и кто поздорову-то

Будет расфеевать знанье своё,

Щедро наколдовывая добро без повода?

А даже если и по поводу. Глупости всё.

Дали метлу, так изволь, как положено,

На Лысую гору на шабаш летать,

Зелье вари, постарайся прохожего

Ивана «Премудрого» в печь запихать.

Нечего Золушкам помощь оказывать —

Строй больше каверз, препоны твори,

Озорничай, разгоняй безобразия

По закоулкам бескрайней земли.

Только она тех советов не слушала,

Веник беря, оставляла метлу,

Летела куда-то… Наверное, к лучшему…

И веник её был подобен крылу.

* * *

С точки зрения бабочек мы бессмертны,

С точки зренья медузы — тверды,

По мненью макак — мы умны безмерно,

А может, наоборот, пусты.

* * *

У судьбы — в её безумной палитре

Неурядиц и щемящей тревоги —

Были Лже-Нерон и Лжедмитрий,

Будут лжемессии, лжебоги.

Те, кто «лже», имеют больше доверья:

Их лапша наваристей каши,

Речь их, что полна лицемерья,

Простодушной истины слаже.

Научившись, впрочем, зёрна от плевел

Отделять без истерии и стонов,

Мы в объятьях наших лжекоролевен,

Вытесняем из себя Лже-Неронов.

Лилит

Он касался цветущих её ланит

Нежно-трепетными устами,

Он нашёптывал глупости ей: «Лилит,

Я пленён до безумия вами».

Он на шёлковой глади её чела

Всё искал, но — гордясь до блаженства —

Не нашёл ни морщинки, какая б могла

Преуменьшить её совершенство.

Он очей её томных всесильный магнит

Не старался омыть слезами.

Он и сам уже верил, твердя: «Лилит,

Я пленён до безумия вами».

Он пытался запомнить обличье её,

Абрис персей её и чресел,

Чтобы после в мечтаниях, впав в забытьё,

О других уже больше не грезить.

Флёр иных соблазнительниц позабыт,

Мягко гладя её перстами,

Ничего он не помнил, шепча: «Лилит,

Я безумен, безумен вами».

* * *

В былое время тяжело

Поэтам несомненно было:

Нужны им были стол, перо,

Бумага, Болдино, чернила.

А тут с планшетом вышел в лес,

Задумался, открыл редактор

И начал творческий процесс

Прям с пятой сцены в третьем акте.

Экран немного повлажнел

От лёгких завихрений снега,

Пока насвайпить я успел

Четверостиший пять с успехом.

Вот так — без перьев и стола,

Без рюмки в кресле пред камином.

К поэтам техника дошла:

Писать стихи теперь рутина.

* * *

Хмурые, скучные дни ноября…

Небо от края до края

Всё в облаках — ни закат, ни заря

Не восхищают.

Как безотрадно и как тяжело

Осенью павшим в немилость

Видеть ноябрьское ремесло —

Серость и сырость.

* * *

Мир становится всё больше дурацким,

Сколько матом не ругайся надсадно.

Тут не нужно королевству быть Датским,

Чтобы видеть, что в нём что-то неладно.

Бедный Йорик не одарит советом,

Сто Офелий не помянут в молитвах.

Ибо Гамлет, он всегда был с приветом

На дуэлях или в праведных битвах.

Смысл истории про датского принца

В том, что умерли все. Впавши в детство,

Принц какого-то рожна шёл на принцип —

Лучше б занялся своим королевством.

* * *

Сегодня печалилась фея не розами

И бабочками, как обычно —

Она разгрустилась большими стрекозами

О чём-то не фейном, а личном.

Всегда эти феи о ком-то заботятся,

Забыв о себе. И в спешке

То принцы и Золушки ими сводятся,

То — гномы и