Вот она – жизнь - Никита Митюшкин

сутулых спин

Беспокойных москвичей

Паша не увидел мир

Внутри голубых очей.

II

С той истории прошло

Уж не вспомнить сколько лет

Ясно было там одно -

Явного ответа нет:

“Видел тот когда-то

На своё-же горе

Девушку с глазами

Словно цвета моря?”

Фактом остаётся то,

Что на следующую ночь

Паша из окна

Без причины вышел прочь.

За минуту до конца,

Накарябал он в бреду

Про какие-то глаза

И про сильную беду.

***

“Завтра”

Всё обязательно будет — завтра.

Всё, о чём и не мечтал. Правда!

Завтра — накроет снегом родные пейзажи,

Завтра — выступит кто-то с демаршем,

Завтра — всё будет. И даже

Обо мне вспомнят все Насти и Даши.

Завтра — красавицу с собранными волосами,

Я придумаю себе в угаре.

Она отразится странными голосами,

В песнях поэтов с окраин.

Завтра — куплю маме в центре квартиру,

Завтра — прославится поэт.

Завтра — ноги прошагают пол мира,

Хоть сегодня пятнадцать лет.

III. Письмо без срока годности

***

“Ну и что-же?”

Ну и что-же

господа,

милые

друзья?

Уничтожена

страна

да и хилая

казна.

Незаметно,

Стал ты тем

Кого бывало презирал

И беззаветно

В этот день

Ты напрочь совесть потерял.

***

"Антиутопия"

Мы всех счастью научим

И достроим интеграл

И достоин будет случай,

Чтоб планеты наповал

Уничтожить до единой.

Государство создавать,

Нашей светлою машиной

Древний мир искоренять.

В веке этак двадцать пятом,

Может быть в двадцать шестом

Ограничим мы свободу

И уменьшится простор.

Отработал — на покой,

Не погиб ты, а просрочен,

Ведь отдал все силы точно

На всесильный наш конвой.

А в едином государстве

Нет места для мечты.

Здесь есть место для работы,

Для убийственной тоски.

А в едином государстве

К цели выбранной идём.

И надеемся, когда-то,

Что исполниться наш сон.

***

“За нашу и вашу свободу”

За нашу и вашу свободу,

Поднимается бокал пражского пива,

Поднимается рюмка норильской водки,

Поднимается чашка миланского вина.

За нашу и вашу свободу,

Поднимаются фужеры провинциального шампанского,

Поднимаются кружки столичного глинтвейна,

Поднимаются стаканы петербургского портвейна.

За нашу и вашу свободу.

За нашу и вашу свободу.

***

“Ярмо”

Спускаюсь с фонарём в пещеру человеческой души.

Твой шаткий мир,

Равнодушен как шатуны,

Но я кидаю хворост, разжигаю, избавляя от тьмы внутри.

Поэт спасает душу и не иначе.

Он делает слово ярче, краше.

Это ярмо поэта и его хомут.

Это дело момента — убить душевный холод и омут.

А после?

Я оставлю для экспериментов вечное поле.

Посажу ещё два дуба подле.

Всё для кислорода сугубо.

После,

Я останусь только на фото поздних.

***

“Медный яд”

На дне стакана

Намедни утопил себя.

Мой медный яд,

Моя скрипучая дверца

К тёмному Солнцу.

За месяц до двадцать второго

Сочинены эти строки.

Вам кажется, что стих мой — тревога,

Напротив — он нечто благое,

Как большое янтарное море.

Медный яд мой, птице зоркой подобно,

Пролетая Неву, разводные мосты,

Петроград до пролетарского бунта,

Всё сильней уносил во сны.

В углу крохотной кухоньки,

Я заметил,

Достоевский с моим корешем Пушкиным

Общались о русском менталитете.

Утончённо,

Вглядываясь так далеко как мог

У стекла оконного

Стоял Александр Блок.

Длилось не долго видение, однако

Медный яд оставлял в покое.

Впрочем, не забыл я людей Петрограда.

Вспоминались, даже, порою.

***

“Русское поле экспериментов”

Русское поле экспериментов

Не пригодно для элементов,

Что хотят вернуть огонь из пепла

И сжечь последние проблески интеллекта.

В русском поле экспериментов

Трудно выжить интеллигенту

Тут либо пиши тексты на коленке,

Либо стань звездой заброшенной таверны.

На стеллаже — Достоевский, Летов.

Рядом шкаф — достаю скелеты.

Эти кости умерших поэтов

Теперь сворачиваю и кладу в газету.

Я выкину этот свёрток

Напротив чужого подъезда

Кости не найду, будет поздно

Его поглотило поле экспериментов.

***

“Синдром”

Попсарям,