Нестихи. Книга вторая - Роман Владимирович Торощин

по мелочи? Ты хочешь сказать, что смех не позволяет вам серьезно к несоответствию?

Но почему ты оказалась тогда здесь? У вас на Венере закончилась любовь? А разве любовь – это так важно? Но ведь голубое солнце и золотой небосклон, разве этого мало?

А откуда этот ветерок, что колышет твоё облачное платье? А… Так вот что значит золото в твоих волосах и голубые брызги глаз… Ты была там небом?

И каково тебе на Земле? Здесь надо постараться, чтобы увидеть брильянты.

Но посмотри в мои глаза. Среди этих достопримечательностей ада, смотри в мои глаза. Ты видишь с них ворота? Единственное преимущество Земли в том, то этом пекле есть выход.

Тебе понравится на той стороне. Там нет небес, там нет воды, там есть только ты и я. А это больше, чем триллион вселенных. Ты безошибочно выбрала сталкера.

«ТРИ ВЕТРА»

Жара. Духота. Занавеска безвольно висит, словно покинутый храм. Самое время поговорить о ветре.

Кто-то считает, что ветер – ёлок не просто пригоршня воздуха.

Адепты этого учения верят, что ветер легок и свободен. Он не имеет долгов и забот. И если он залетел в окно, то это лишь его воля.

Эти люди устраивают праздники и носят на голове прозрачные и трепещущиеся накидки. Они трясут деревья и шелестят травой. Они с детскими и наивными глазами выходят по утрам на дежурство и играют на флейте незамысловатые мелодии, веря, что они нравятся ветру.

И любое дуновение считают добрым знаком. Жаль, что ветер не знает об их существовании.

Другие же считают, что ветер похож на хвостатый столб. И все порывы из одного родника. Не столб носится по миру. Столб неподвижен. Он пронизывает всю Вселенную. И мы без тормозов кружим на нашем голубом и дымном шаре, неряшливо цепляясь шляпами и хлопающими дверями за его протуберанцы. Но штурманы в своих будках порой теряют бдительность, и корабль неотвратимо несет на прозрачные глыбы упругого ветра, что разбросаны в сумрачной пустоте. Эти windберги не знают пощады. Они не имеет целью развеять туман или притушить жару, не имеют целью разрушить города и вспенить волны. Они не имеют цели.

Единственное, что по нраву летящему воздуху, это нести в своих ладонях нежные цветки сакуры. Тогда он улыбается и танцует. А если нет поблизости дикой вишни, то тогда понять мысли ветра не получится. Он выше мыслей. Он сам повод для них. Такой ветер похож на божество, и нет повода для радости в этом учении.

Но в глубоких пещерах, что находятся у вершин гор, живет племя, незнающее времени. И поэтому они и не ведают поклонов или страха.

Они по вечерам скручивают ветер в бурлящий комок и катают его по каменному столу, пока готовится их кислый чай с маслом и соленым вареньем. А потом весело швыряют ветер в ущелье и глядят, как тот разворачивает крылья и ярко-прозрачной бабочкой уносится вниз в скрытые облаками долины. И так день изо дня.

А где-то на ультрамариновом небосводе качаются звёзды, и невидимые и безымянные порывы сдувают с них серебряную пыль, что кружит и с тихим перезвоном оседает на висках молчаливых капитанов бескрайнего плавания.

«ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ»

Пустая Москва. Белая Москва. Город переливается иллюминацией, как стеклянная страза. Она слегка покачивается, будто игрушка на огромной рождественской елке в бальной зале. Но не от танцев и веселья. От сквозняка, который тут же заполнил послепраздничную пустоту. Эхо отыгранного вальса уселось на обитый полосатым бархатом стул с высокой спинкой, отдышалось и, беззвучно скользя по паркету, что игриво отразил огромную люстру, двинулось к полуприкрытым белым дверям, с резной филенкой, и скрылось в реверансе…

На одиноком столике в забытом бокале продолжало бурлить шампанское, искрясь и не замечая, что все уже разошлись, и уже никому не нужен его золотистый задор…

Москва ежилась в легкой курточке и огромном шарфе. Она уже давно привыкла к более теплому ветру.

Но оконное стекло кафе заботливо спасало, уютно отражая плывущие мимо фары и невидимые струи холода.

Над столиком зависло облако ароматов и воспоминаний, тех, что как подзорный калейдоскоп, по-своему открывают неведомые дали.

Еще нет бездомный собак, что в одиноком удивлении, бродят в поисках ответов.

Еще окна святятся праздником.

Еще дверные ручки не съежились от страха.

И скорая не спеша возвращается на базу.

Еще время Рождества.

Лимон, словно что-то летнее, плавает в чае и манит. Пирог надкушен, но не сломлен, не побежден.

Слова, как пар над чашкой, легки и вкусно пахнут. В этих маленьких облачках живут беззаботные феи прошедшего, пускай даже грустного, но все равно прошедшего, значит прощенного.

Как по волшебству, из воздуха и улыбок рождаются испанские поля, московские дворики, американские мокрые ветра, греческие серебряные волны, и все радует глаз и щекочет душу, будто бенгальский огонь над ладонью.

И даже кривой и промозглый переулок, что пересекает память, не становится преградой, а становится аллей. И из старых стен проступает сиреневая весна. И время отлучилось на минуточку. Но только что-то сдавливает грудь, когда рассевается это хрупкое облако…

и остаётся лишь дорога по замершему городу…

среди огней и колючего ветра.

Дорога к маю.

«БЛИКИ НА ШАРЕ»

Серый рассвет,

Сквозь колючее утро

Мимо себя

Со счастьем навылет.

Нет горизонта, потому что нет неба,

И облака хрустят под ногой.

Нету опоры – всё вязко и хрупко

или всё ветрено, словно туман.

Клочья, осколки, нелепые письма,

Нити без связи,

Сумерки в поле.

Как в феврале, всё белесо и колко.

Вьюга-подруга, незваная гостья

Не убегает и не уносит

Просто сидит в уголке.

Захлопнулся шар – бесконечность повсюду

или предел – если мерить на ощупь.

Но где-то есть звезды, и где-то есть запах,

Запах надежды,

Чего же желать ещё?

Но всё это лишь блики на шаре,

Что вертится детской прихоти ради

На праздничной хвое средь прочих игрушек,

Сверкая в провалах меж тиканьем стрелок....

«АВГУСТ»

И снова осень заблестела в твоих волосах. И снова небо поднимается выше на крыльях перистых облаков. Необычная смена сезонов – после зимы, перепрятав за глухими стенами капель и жару, время вновь разукрашивает воздух золотом. Дыхание сбивается от такой жесткой склейки и мир, как чай в стакане на столике нескорого поезда, колючей дробью дрожит и не укладывается в ровный глоток, обжигая губы. Как сказал мудрейший – наступает времятресение. Как будто финальная страница романа опалена огнём, и книга закончилась нелепо, без развязки, на полуслове. И уже никто никогда не узнаёт, встретил ли герой рассвет, сидя на несметных сокровищах, глядя на смеренный океан…

Вечер включил люстру-Луну, которая проявилась сквозь сумрачное марево и повисла, похожа на лимонную дольку – прозрачна и желанна. Трасса струится и мигает на излучинах. Храм чернеет на тлеющем небосклоне, и верная звезда блестит над крестами, как Прощальная Надежда.

И всё, что впереди и всё, что за спиной, отошло в сторону, как будто центробежная сила растянула жизнь