Ирина Кнорринг - После всего. третья книга стихов (посмертная)

12-II-36

PROVINS

Под темным полночным покровом,Чуть светит пятно фонаря.Над городом средневековымТяжелые звезды горят.

Старинные стены и башни,Прижатые в вечность дома.На улочке древней и страшной —Тяжелая, древняя тьма.

Сплетает усталость ресницы,В руке неподвижна рука.Вдали полыхают зарницыИ смотрят из черной бойницыНам вслед неживые века.

Над городом — вечным сияньем —Тяжелая звездная твердь.И где-то — тяжелым молчаньем —Уже недалекая смерть.

7-VII-36

«Я покину мой печальный город…»

Я покину мой печальный город,Мой холодный, неуютный дом.От бесцельных дел и разговоровСкоро мы с тобою отдохнем.

Я тебя не трону, не встревожу.Дни пойдут привычной чередой.Знаю я, как мы с тобой несхожи,Как тебе нерадостно со мной.

Станет дома тихо и прилично, —— Ни тоски, ни крика, ни ворчни…Станут скоро горестно-привычныБез меня кружащиеся дни…

И стараясь не грустить о старом,Рассчитав все дни в календаре,Ты один поедешь на ЛуаруВ призрачно-прозрачном сентябре.

И вдали от горестной могилы,Где-то там, в пути, на склоне дня,Вдруг почувствуешь с внезапной силой,Как легко и вольно без меня.

11-XII-36

«Считать толково километры…»

Считать толково километры,По карте намечая путь,Учесть подъемы, силу ветра.Что посмотреть. Где отдохнуть.

Решить внимательно и строго,Что можно брать с собой, что — нет.Вязать пуловеры в дорогуИ чистить свой велосипед.

Мечтать о воздухе хрустальном,О тишине лесов и рек,О городке провинциальном,Где будет ужин и ночлег.

И в настроении прекрасномНа карту заносить пути, —Пока не станет слишком ясно,Что больше некуда идти.

10-II-37

«Деревья редкие мелькают…»

Белеет парус одинокий…

Деревья редкие мелькают,Да деревянные столбы.Рулем упрямо управляетРука бессмысленной судьбы.

И с каждым поворотом — кручеУпрек свивается узлом.Дорожной грустью неминучейБольшие стекла занесло.

Давно перемешались сроки,Вся жизнь какой-то чад, угар…Как в море — парус одинокий,в полях скользящий автокар.

И пусть ему уж нет возвратаВ покинутые города.А сердце сковано и сжато,Железным словом «никогда».

И пусть еще в порывах ветраЗвучит прощальное «вернись».И с каждым новым километромвсе дальше конченные дни, —

Ведь так легко теряя память,среди безжизненных полей,Нестись спокойно и упрямоНавстречу гибели своей.

1-V-40

ЮРИЮ

Два быстрых дня, вернее — полтора,А между ними — леденящий ветер.Кафе, да улицы — так до утра,И холод у вокзала на рассвете.

Прозрачный сумрак в улицах пустых,Когда мы снова шли, — и коченелиИ первый луч, проникший сквозь кусты,Застывший на стволе высокой ели.

Пустынный лес. И холод без конца.И радость, наполняющая сердце.Две тени у дворцового крыльцаВ бессмысленной надежде — отогреться.

Потом — большой торжественный, дворец(Ведь это стоит многих километров!)И это солнце, солнце, наконец,Наперекор отчаянью и ветру!

Огромный лес таинственный в глуши,Где дьяволом разбросанные скалы.И снова хруст велосипедных шин,И двое нас — веселых и усталых…

И — все. Чтоб много месяцев потомМне вспоминать о ночи у вокзала,О холоде, о радости вдвоем,И сожалеть бессмысленно о том,Что этого не повторить сначала.

30-V-39

ОКНО В СТОЛОВОЙ

Снова — ночь. И лето снова.(Сколько грустных лет!)Я в накуренной столовойПотушила свет.

Папироса. Пламя спички.Мрак и тишина.И покорно, по привычкеВстала у окна.

Сколько здесь минут усталыхМолча протекло!Сколько боли отражалоТемное стекло.

Сколько слов и строчек четкихИ ночей без снаУмирало у решеткиЭтого окна…

В отдаленьи — гул Парижа(По ночам — слышней).Я ведь только мир и вижу,Что в моем окне.

Вижу улицу ночную,Скучные дома,Жизнь бесцветную, пустую,Как и я сама.

И когда тоски суровойМне не превозмочь, —Я люблю окно в столовой,Тишину и ночь.

Прислонюсь к оконной рамеВ темноте ночной,Бестолковыми стихамиГоворю с тобой.

И всегда тепло и простоОтвечают мнеНаши камни, наши звездыИ цветы в окне.

26-VI-38

ЛИЛЕ

Свой дом. Заботы. Муж. Ребенок.Большие трудные года.И от дурачливых девченокУж не осталось и следа.

Мы постарели, мы устали,Ни сил, ни воли больше нет.А разве так мы представлялиСебе вот эти десять лет?

Забыты страстные «исканья»,И разлетелось, словно дым,Все то, что в молодости раннейКазалось ценным и святым.

Жизнь отрезвила. Жизнь измяла,Измаяла. На нет свела.В кафе Латинского кварталаНас не узнают зеркала.

…А где-то в пылком разговореСкользит за часом шумный час.А где-то вновь до ссоры спорят —Без нас, не вспоминая нас…

Уходит жизнь. А нас — забыли.И вот уж ясно навсегда,Как глупо мы продешевилиИспепеленные года.

1-II-38

«Когда сердце горит от тревоги…»

Когда сердце горит от тревоги,А глаза холоднее, чем сталь, —Я иду по парижской дорогеВ синеватую, мглистую даль.

Начинает дождливо смеркаться,Тень длиннее ложится у ног.Никогда не могу не поддатьсяПритягательной власти дорог.

Как люблю я дорожные карты,Шорох шин, и просторы, и тишь…А куда бы не выйти из Шартра —Все дороги уводят в Париж.

И часами безмолвно и строго,Плохо скрыв и волненье, и грусть,Я смотрю на большую дорогу,По которой назад не вернусь.

14-X-39

Шартр

«О чем писать? О лете, О Бретани…»

О чем писать? О лете, О Бретани?О грузном море у тяжелых скал,Где рев сирен (других сирен!) в туманеНа берегу всю ночь не умолкал.

О чем еще? О беспощадном ветре,О знойной и бескрайней синеве,О придорожных столбиках в траве,Считающих азартно километры?

О чем? Как выезжали утром раноВдоль уводящих в новизну дорог?И как старик, похожий на Бриана,Тащился в деревенский кабачек?

Как это все и мелко и ничтожноВ предчувствии трагической зимы.И так давно, что просто невозможноПоверить в то, что это были мы.

Теперь, когда так грозно и жестоко,Сквозь нежный синевеющий туман,На нас — потерянных — летит с востокаТяжелый вражеский аэроплан.

22-X-39

Шартр

ПАМЯТИ ЖЕРМЭН