Дмитрий Мережковский - Полное собрание стихотворений

III. Бабушка

Но приступить давно пора к моей задаче.Хотел я описать, без вымысла, однуСемью, с которой жил я некогда на даче,В деревне под Москвой. Я с бабушки начну.Когда-то и она хозяйкой домовитойИ матерью была, и любящей женой;Теперь, чужая всем, она в семье родной,Как призрак дней былых, живет почти забытой.Есть что-то строгое в чертах, как будто следНевзгод пережитых; она одета просто;Согнувшись, сгорбившись – почти такого роста,Как внучка младшая – одиннадцати лет,Не помнит бабушка, что было с ней – ни муки,Ни радости: она как в полусне живет.Сидит на сундучке и целый день от скукиЕст кашку манную да чай в прикуску пьет;Порой по комнатам чего-то ищет, бродит,Храня заботливый и недовольный вид,И, думая, что в дверь отворенную входит,У отпертых шкафов задумчиво стоит.«Куда вы, бабушка?» – кричат ей, но слепаяПредмет ощупает тихонько, не спеша,Потом уйдет, вздохнув, платок перебираяХудыми пальцами и туфлями шурша.И пахнет табачком от кацавейки длинной,От рук морщинистых, – так пахнет иногдаВ шкатулках дедовских, где многие годаТаится аромат под крышкою старинной...Порою бедная, подняв упорный взгляд,Речам живых людей с усильем долго внемлет,Ей хочется понять, но скажет невпопадИ вновь беззубым ртом жует и будто дремлет.Как малое дитя, она глядит на всехС недоумением и робостью послушной,И у нее такой бессильный, добрый смех,Просящий жалости, как будто простодушноСтарушка над собой смеется, и поройЯ думаю: зачем жила она, любила,Страдала? Где же цель всей жизни прожитой?И вот, что всех нас ждет, а впереди – могила.Осталось ей одно: с корзинкою грибов,Бывало, девочки усталые вернутся,«Где, родненькие, где?..» – на звук их голосовСлепая ощупью бредет. Они смеются,Обняв ее... Едва их голос прозвенел,Старушка ожила, и взор не так печален,Как будто золотой луч солнца заблестелНа сумрачных камнях покинутых развалин...В слепые бедные глаза, в беззубый ротГубами свежими ее целуют внучки, —Веселью нет конца, – и маленькие ручкиВ дрожащую ладонь, смеясь, она берет.И рядом с желтою, пергаментною кожейПоблекшего лица лукавый блеск в очах,И смех, и ямочки на розовых щекахМне кажутся еще прекрасней и моложе.И кротко светится бессмертная любовьВ глазах у бабушки. Так вот – чего могилаУ нас не может взять!.. И мне понятно вновь,Зачем она жила, зачем она любила.

IV. Тетя Надя

А все же бабушка от внучек далека,И смотрят девочки на бедную старушкуТак снисходительно, немного свысока,Как на старинную, любимую игрушку.Душою близкий к ней и преданный навекОстался на земле один лишь человек —То тетя Надя, дочь старушки...……………………………………………Говорят,Она красавицей была. Теперь некстатиЕще кокетлива; в дырявых башмакахИ с заспанным лицом, и скукою в глазах,Всегда растрепана, в замаранном халате,Она по комнатам блуждает. В пустоте,В которой жизнь ее проходит, сплетни с прачкой,Забота, чтоб вскипел кофейник на плите,Прогулка в лавочку за нитками, за пачкойКаких-то пуговок, пасьянс, потом еда,И сон, и штопанье чулок, – вот все занятья.И так влачит она недели и года…Порою шьет она причудливые платьяИз кружев, пышных лент и ярких лоскутков —Приманка жалкая, соблазн для женихов.А чаще попросту, сложив покорно руки,На крышу, на ворон глядит в окно от скукиИ только медленно, зевая, крестит рот.А рядом, на софе, лежит сибирский кот —Пушистый, с нежными прозрачными глазами,Как изумруд – но злой и с острыми когтями.Лампадка теплится пред образом в тиши...Так много лет втроем вдали от мира жилиСтарушка, серый кот и тетя. В нем душиОни не чаяли, но, верно, обкормилиЛюбимца жирного, и бедный кот издох.Все счастье тетеньки его последний вздохУнес навек. С тех пор пустая жизнь без делаЕще печальнее. Но я подметить могИ в ней один святой, заветный уголок:Холодная ко всем, любовью без предела,Ревнивой, женскою она любила мать;И днем, и ночью с ней, – умела разговором,Картинкой, лакомством иль просто нежным взоромСтарушку, как дитя больное, утешать.И кто бы ни дерзнул обмолвиться намеком,Что память бабушки слабеет, в тот же мигВся вспыхнет тетенька, и нет конца упрекам,Уйдет из комнаты, поднимет шум и крик, —Ей верить хочется, что бабушка такая,Как все, и умная, и даже не слепая.Старушка для нее – не призрак дней былых,Как для семьи, а друг – живой среди живых.Два бедных существа, отживших, одиноких,Не нужных никому и от людей далеких,Друг друга с нежностью любили, и вдвоемОтрадней было жить им в уголке своем.Когда же бабушка умрет, никто не будетО бедной горевать: лишь тетенька над нейПоплачет искренно и друга не забудет —Едва ли не одна из всех живых людей.И здесь, и в пошлости глубоко прозаичной,Есть жертва, есть любовь, ее тепло и свет!..……………………………………………….……………………………………………….

V. Крокет

Я слышу голосок голубоглазой Наты:«Хотите в крокет?» – «Да!» Мы в сад уходим. ДеньСклоняется. Длинней берез плакучих тень,Сильнее в парке лип цветущих ароматы.Люблю я звонкие, тяжелые шарыИ простодушие семейственной игры.Люблю квадрат земли, песчаный, желтый, плоский —На зеленеющих под липами лугах,Люблю то красные, то черные полоски —Условные значки на крокетных шарах.Смеются девочки: у них одна забота —«Крокировать» меня за тридевять земель,Чтоб вместе выиграть, и в тесные воротаПроносятся шары, и вот уж близко цель...Слежу с улыбкою, как худенькая НатаКричит и прыгает, волнением объята.В ней все – порыв, огонь... А старшая сестраТиха, безропотна, ленива и добра.Вся жизнь их общая, но все в них так различно.Они друзья, меж тем я наблюдал порой,Как младшая царит и правит деспотичноРумяной, толстою, покорною сестрой,Здоровой Татою. По робким выраженьямВзаимной нежности, по взглядам и движеньяммогу предугадать две разные судьбы:Без мук, без гордых дум одна из них, наверно,Спокойно проживет хозяйкою примерной,Счастливой матерью. Другая – для борьбы,Для горя создана. Я вижу в ней задатокСтраданья долгого, тех вечных, горьких дум,Что в наши дни томят неверующий ум;И жизни внутренней глубокий отпечатокТаится в голубых мечтательных глазахИ бледном личике... Так с грустью бесконечнойЛюблю грядущее обдумывать порой,Когда идут они, обнявшись, предо мнойПод сумраком берез аллеи вековечной,И Тата «пеночкой» сестру свою зовет...Люблю их комнатку, с игрушками комод,Бумажные дома и куклы из резинки.Когда же на столе кипящий самоварНад чайником струит голубоватый пар, —Люблю раскрашивать наивные картинки:Румяных девочек, зеленые леса...Бывало, кисточку я обмокну неловко:И с пятнами воды выходят небеса,Расплывшись, дерево сливается с головкойНесчастной девочки. И пальчиком грозитМне Тата кроткая. Всю прежнюю отвагуТеряет кисть моя; а Ната мне кричитВ негодовании: «Испортили бумагу!..»Когда же загляну им в глубину очей, —Какие бы мечты мой ум ни волновали,Мне сразу так легко, я чище и добрей,И утихают все тревоги и печали...И что-то чудное мерцало мне не раз,Непостижимое, как тайна звезд далеких,И все же близкое из этих детских глаз,Подобно небесам, безгрешных и глубоких.

VI. Бури в стакане воды

Услышав крик и шум семейной, бурной сцены,Я голос тетеньки и Даши узнаю,Почтенной нянюшки, и в комнату моюПорой доносится сквозь тоненькие стеныОжесточенный спор. За съеденный калач,За сломанный стакан, горшочек манной каши —Вся ярость тетеньки и озлобленье Даши,Весь этот ад, и крик неистовый, и плач.Так в кухне каждый день у них едва не драка.Но тетя на свою противницу глядит,Храня презрительный и величавый вид,А Даша – вне себя, она – краснее рака...Неутолимая, смертельная вражда:Как много хитростей им нужно и труда,Чтоб уколоть врага, чтоб чем-нибудь обидеть!Так только женщины умеют ненавидеть.С душою деспота, когда бы не жилаВ России нянюшка, а в Риме, в век античный,Она бы сумрачным Тиберием былаИль грозным Клавдием. Но в век наш прозаичныйЕе владычества не признают. Меж темЕй хочется в семье царить и править всем.И в кофте ситцевой, с надменными губами,И острым носиком, и хитрыми глазами,Проворная, как мышь, но с важностью лица,По дому бегает, хлопочет без конца,На взрослых и детей кричит, дает советы...Пророческие сны, народные приметы,И новости газет, и жития святых,Секреты кушаний и сплетни о родных,Рецепты всех лекарств и тайны всех настоек —Скрывает ум ее, находчив, смел и боек.И Даша, в нянюшках лет тридцать прослужив,С любовью в памяти хранит благоговейнойПреданья старины и хроники семейной, —Житейских случаев – она живой архив.Расскажет вам о том, как Тата на крестинахПапаше крестному испортила халат,И был ли с кашею пирог на именинахИли с вязигою лет шесть тому назад.Порой случается, что няня глупой сплетнейИль даже дерзостью хозяйку оскорбит.«Я вам даю расчет!..» – ей барыня кричитВ негодовании. Но Даша безответней,Смирней овечки вдруг становится. В слезахУ доброй госпожи валяется в ногах,Целует руки ей, и кается, и молит,Пока ей барыня остаться не позволит.Тогда, свой прежний вид обиженный храня,Начнет она мести и чистить мебель щеткой,И моет все полы, и делается кроткойИ добродетельной, но только на два дня.Потом не выдержит, и снова – крики, споры,И жажда властвовать, и прежние раздоры.Что делать? Жить она не может без семьи:Она исчахла бы от грусти одинокойБез тех, с кем ссорится всю жизнь, полна глубокой,Но скрытой верности и преданной любви.Одни лишь девочки ей дороги на свете:И ненавистна всем, презрительна и зла,Она всю нежность им, всю душу отдала.И «нянечку» свою недаром любят дети:Я знаю, злобные, надменные чертыИ хитрые глаза становятся добрее, —Как будто в отблеске духовной красоты, —А руки жесткие любовней и нежнее,Когда детей она в уютную кровать,Крестя с молитвою, укладывает спать.Опустит занавес, поправит одеяло,Посмотрит издали в последний раз на них,И этот взор любви так светел, добр и тих:«Она не злая, – нет!» – подумаешь, бывало.

VII. Мама