Борис Пастернак - Стихотворения и поэмы

7

Конец пришел нечаянней и раньше,Чем думалось. Что этот человекНикак не Дон Жуан и не обманщик,Сама Мария знала лучше всех.

Но было б легче от прямых уколов,Чем от предполаганья наугад,Несчастия, участки, протоколы?Нет, нет, увольте. Жаль, что он не фат.

Бесило, что его домашний адресЕй неизвестен. Оставалось жить,Рядиться в гнев и врать себе, не зазрясь,Чтоб скрыть страданье в горделивой лжи.

И вот, лишь к горлу подступали клубья,Она спешила утопить их грузВ оледенелом вопле самолюбьяИ яростью перешибала грусть.Три дня тоска, как призрак криволицый,Уставясь вдаль, блуждала средь тюков.Сергей Спекторский точно провалился,Пошел в читальню, да и был таков.А дело в том, что из библиотекиНа радостях он забежал к себе.День был на редкость, шел он для потехи,И что ж нашел он на дверной скобе?Игра теней прохладной филиграньюКачала пачку писем. АдресатРастерянно метнулся к телеграмме,Врученной десять дней тому назад.Он вытер пот. По смыслу этих литер,Он - сирота, быть может. Он связалТекущее и этот вызов в ПитерИ вне себя помчался на вокзал.Когда он уличил себя под ТверьюВ заботах о Марии, то постиг,Что значит мать, и в детском суеверьиШарахнулся от этих чувств простых.Так он и не дал знать ей, потому чтоС пути не смел, на месте ж - потому,Что мать спасли, и он не видел нуждыДвух суток ради прибегать к письму.Мать поправлялась. Через две недели,Очухавшись в свистках, в дыму, в листве,Он тер глаза. Кругом в плащах сидели.Почтовый поезд подходил к Москве.Многолошадный, буйный, голоштанный...Скорей, скорей навстречу толкотне!Скорей, скорее к двери долгожданной!И кажется - да! Да! Она в окне!Скорей! Скорей! Его приезд в секрете.А вдруг, а вдруг?.. О, что он натворил!Тем и скорей через ступень на третьюПо лестнице без видимых перил.

Клозеты, стружки, взрывы перебранки,Рубанки, сурик, сальная пенька.Пора б уж вон из войлока и дранки.Но где же дверь? Назад из тупика!

Да полно, все ль еще он в коридоре?Да нет, тут кухня! Печь, водопровод.Ведь он у ней, и всюду пыль и мореСнесенных стен и брошенных работ!

8

Прошли года. Прошли дожди событий,Прошли, мрача юпитера чело.Пойдешь сводить концы за чаепитьем, -Их точно сто. Но только шесть прошло.

Прошло шесть лет, и, дрему поборовши,Задвигались деревья, побурев.Закопошились дворики в пороше.Смел прусаков с сиденья табурет.

Сейчас мы руки углем замараем,Вмуруем в камень самоварный дым,И в рукопашной с медным самураем,С кипящим солнцем в комнаты влетим.

Но самурай закован в серый панцирь.К пустым сараям не протоптан след.Пролеты комнат канули в пространство.Тогда скорей на крышу дома слазим,И вновь в роях недвижных вереницМосква с размаху кувырнется наземь,Как ящик из-под киевских яиц.

Испакощенный тес ее растащен.Взамен оград какой-то чародейОгородил дощатый шорох чащиЖивой стеной ночных очередей.

Кругом фураж, не дожранный морозом.Застряв в бурана бледных челюстях,Чернеют крупы палых паровозовИ лошадей, шарахнутых врастяг.

Пещерный век на пустырях щербатыхПонурыми фигурами пронырНапоминает города в Карпатах:Москва - войны прощальный сувенир.

Дырявя даль, и тут летели ядра,Затем, что воздух родины заклят,И половина края - люди кадра,А погибать без торгу - их уклад.Затем что небо гневно вечерами,Что распорядок штатский позабыт,И должен рдеть хотя б в военной рамеВоенной формы не носивший быт.Теперь и тут некстати блещет скатертьЗимы; и тут в разрушенный очаг,Как наблюдатель на аэростате,Косое солнце смотрит натощак.Поэзия, не поступайся ширью.Храни живую точность: точность тайн.Не занимайся точками в пунктиреИ зерен в мере хлеба не считай!Недоуменьем меди орудийнойСтесни дыханье и спроси чтеца:Неужто, жив в охвате той картины,Он верит в быль отдельного лица?И, значит, место мне укажет, где бы,Как манекен, не трогаясь никем,Не стало бы в те дни немое небоВ потоках крови и Шато д'Икем?Оно не льнуло ни к каким Спекторским,Не жаждало ничьих метаморфоз,Куда бы их по рубрикам конторскимПозднейший бард и цензор ни отнес.Оно росло стеклянною заставойИ с обреченных не спускало глазПо вдохновенью, а не по уставу,Что единицу побеждает класс.Бывают дни: черно-лиловой шишкойНад потасовкой вскочит небосвод,И воздух тих по слишком буйной вспышке,И сани трутся об его испод.И в печках жгут скопившиеся письма,И тучи хмуры и не ждут любви,И все б сошло за сказку, не проснись мыИ оторопи мира не прерви.Случается: отполыхав в признаньях,Исходит снегом время в ноябре,И день скользит украдкой, как изгнанник,И этот день - пробел в календаре.

И в киновари ренскового солнцаДымится иней, как вино и хлеб,И это дни побочного потомстваВ жару и правде непрямых судеб.

Куда-то пряча эти предпочтенья,Не знает век, на чем он спит, лентяй.Садятся солнца, удлиняют тени,Чем старше дни, тем больше этих тайн.

Вдруг крик какой-то девочки в чулане.Дверь вдребезги, движенье, слезы, звон,И двор в дыму подавленных желаний,В босых ступнях несущихся знамен.

И та, что в фартук зарывала, мучась,Дремучий стыд, теперь, осатанев,Летит в пролом открытых преимуществНа гребне бесконечных степеней.

Дни, миги, дни, и вдруг единым сдвигомСобытье исчезает за стенойИ кажется тебе оттуда игомИ ложью в мертвой корке ледяной.

Попутно выясняется: на светеНи праха нет без пятнышка родства:Совместно с жизнью прижитые дети -Дворы и бабы, галки и дрова.

И вот заря теряет стыд дочерний.Разбив окно ударом каблука,Она перелетает в руки черниИ на ее руках за облака.

За ней ныряет шиворот сыновний.Ему тут оставаться не барыш.И небосклон уходит всем становьемОблитых снежной сывороткой крыш.

Ты одинок. И вновь беда стучится.Ушедшими оставлен протокол,Что ты и жизнь - старинные вещицы,А одинокость - это рококо.

Тогда ты в крик. Я вам не шут! Насилье!Я жил, как вы. Но отзыв предрешен:История не в том, что мы носили,А в том, как нас пускали нагишом.

Не плакалась, а пела вьюга. Чуть неКак благовест к заутрене средь мги,Раскатывались снеговые крутни,И пели басом путников шаги.

Угольный дом скользил за дом угольный,Откуда руки в поле простирал.Там мучили, там сбрасывали в штольни,Там измывался шахтами Урал.Там ели хлеб, там гибли за бесценок,Там белкою кидался в пихту кедр,Там был зимы естественный застенок,Валютный фонд обледенелых недр.Там по юрам кустились перелески,Пристреливались, брали, жгли дотла,И подбегали к женщине в черкеске,Оглядывавшей эту ширь с седла.Пред ней, за ней, обходом в тыл и с флангов,Курясь ползла гражданская война,И ты б узнал в наезднице беглянку,Что бросилась из твоего окна.По всей земле осипшим морем грусти,Дымясь, гремел и стлался слух о ней,Марусе тихих русских захолустий,Поколебавшей землю в десять дней.Не плакались, а пели снега крутни,И жулики ныряли внутрь пургиИ укрывали ужасы и плутниИ утопавших путников шаги.Как кратеры, дымились кольца вьюги,И к каждому подкрадывался вихрь,И переулки лопались с натуги,И вьюга вновь заклепывала их.Безвольные, по всей первопрестольнойСугробами, с сугроба на сугроб,Раскачивая в торбах колокольни,Тащились цепи пешеходных троп.

9