Клич перелетных гусей. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Мацуо Басё

           бродил я нищим монахом.

А теперь мой приют

           в горах, под сенью утеса.

Стала домом моим

          лачуга с соломенной кровлей.

Краше музыки мне

          пичуг веселые трели,

Облака в небесах —

          мои друзья и соседи.

У подножья ручей

          течет из светлой криницы.

Я порой прихожу

          в ручье постирать одежды.

По утесам вокруг

          вековые кедры да сосны —

И в поленнице дров

          всегда у меня в достатке.

В простоте живу,

          бесхитростно, на приволье.

И текут мои дни,

          один за другим проходят…

* * *

День за днем, день за днем

           по-прежнему любо

С детворою играть

           старому монаху.

Запасу для ребят

           мячики на нитке

Да выпью вволю вина

           в благости весенней!

* * *

Впереди, позади —

          зеленеют горные склоны.

Белые облака

          плывут на восток, на запад.

Если встретится мне

          в пути такой же скиталец,

Что поведать ему?

          Ведь ничто не ново на свете…

* * *

Затерялся мой скит

          в дремучем лесу, в чащобе.

С каждым годом все гуще плющ,

          все длинней лианы.

О делах мирских

          сюда не доходят вести.

Только изредка

          долетит напев дровосека.

Я при солнечном свете

          сижу и латаю рясу,

А как выйдет луна —

          твержу буддийские вирши.

Что сказать вам, друзья?

          Коль суть хотите постигнуть,

Не гонитесь за многим,

          не суетитесь втуне…

* * *

Жаль мне тех достойных мужей,

           что самозабвенно

Изнуряют себя,

           строча китайские вирши.

Подражают древним поэтам

           ханьским и вэйским

И позднейших поэтов танских[89]

           перепевают.

Что ни строчка,

           то высокопарный образ,

Что ни стих,

          то словесные выкрутасы.

Но напрасны старанья, —

          сколько б ни накропали,

Не дано им излить в стихах

          полноты душевной.

* * *

Я сижу в тишине,

          внимая шороху листьев.

Одинокий приют

          отринувшего соблазны.

Образы давних лет

          давно уж в памяти стерлись.

Орошаю рукав

          нечаянными слезами.

* * *

Возвращаюсь домой —

          весь день просил подаянья.

Двери хижины

          заросли буйным бурьяном.

Растопил очаг,

          подбросил опавших листьев.

В тишине со свечой

          читаю стихи Хань Шаня[90].

Дождь шуршит в тростнике,

          задувает ветер осенний.

На циновке прилег,

          ногами к огню поближе.

Не о чем размышлять.

          К чему и в чем сомневаться?..

* * *

Ночь холодна.

           В убогой хижине пусто.

Только и есть в ней

           что палочка благовоний.

Там, за стеной,

           деревья бамбука в роще.

Рядом, на ложе, —

           книги древних поэтов.

Светит луна

           сквозь маленькое окошко.

Тихо вокруг —

           лишь сверчок ведет свою песню.

Молча гляжу —

           и ощущаю такое,

Что не передать,

           не описать словами.

* * *

После ночного ливня

           на дороге остались лужи.

Поутру так прохладна

           трава у моей лачуги.

Вдалеке за окошком

           зеленеют яшмою горы,

Словно шелк, серебрятся,

           искрятся волны речные.

Слух от скверны очистит

           звон ручья под скалою.

На деревьях цикады

           об осени распевают.

Для прогулки готовы

           ряса, дорожный посох,

Но прелесть мирной округи

           дом не дает покинуть.

* * *

Многих людей грызут

          алчность и своекорыстье.

Копошатся, кишат —

          как шелковичные черви,

Вечно в думах о том,

          на чем бы еще нажиться,

И не знают они

          ни роздыха, ни покоя.

Каждый год им несет

          недуги, недомоганья,

С каждым годом растут

          тщеславные их заботы.

Но однажды с утра

          смерть явится их проведать —

Распростятся с добром,

          не потратив и половины.

Все оставят они

          другим, таким же, на радость,

А хозяев былых

          имена позабудут скоро.

Право, жалко мне их —

          напрасно живут на свете.

* * *

Бритоголовый монах,

          много лет я один в дороге —

Продираюсь меж трав

          навстречу порывам ветра.

Но куда ни приду,

          все несут бумагу да кисти:

«Напиши что-нибудь!

          Оставь нам стихотворенье!»

* * *

В хижине я один

          внимаю ночному ливню.

В чем он, Великий Путь? —

          Цветы вплетаю в тэмари[91].

Если спросят меня,

          что будущее готовит,

Мой ответ будет прост —

          покой в скиту одиноком…

* * *

Этой ночью воздух свеж и прохладен.

Выхожу за калитку, сжимая посох.

Вдоль тропы вьются лозы плюща, глициний.

Кличет где-то выпь, кричат обезьяны.

С горной кручи вижу огни деревни.

Мерный звук стихов в кронах старых сосен.

Захотелось пить – к роднику склонился.

Ветерок. Луна в вышине сияет.

Дом заброшенный. Я, вперившись в небо,

Представляю себя журавлем в тех тучах…

* * *

Сам не помню, как долго живу

           в хижине этой.

Сколько лет прошло с той поры,

           как здесь поселился?

Коль устану – прилягу,

           вольготно вытяну ноги.

Если сил достанет,

           пойду прогуляться в горы.

Не тревожат меня

           ни хула, ни хвала мирская.

Я покорен судьбе,

           благодарен смертному телу,

Что досталось мне

           от родителей в жизни бренной.

* * *

На растопку несу домой

           из лесу хворост.

По неровной тропе

           средь зелени гор шагаю.

Под высокой сосной отдохну,

           посижу тихонько

Да послушаю птиц,

           что