Семен Липкин - Большая книга стихов

1977

НА ТОКУ

На току — молотильщик у горной реки,Остывает от зноя долина."Молотите, быки, молотите, быки!" —Ударяя, свистит хворостина.

И молотят снопы два усталых быка,Равнодушно шагая по кругу,Пролетают года и проходят века,Свой напев доверяя друг другу.

"Молотите, быки, молотите, быки!" —Так мой праотец пел возле Нила.Время старые царства втоптало в пески,Только этот напев сохранило.

Изменилась одежда и говор толпы, —Не меняется время-могильщик,И все те же быки те же топчут снопы,И поет на току молотильщик.

1977

ГОРОД ХВОЙНЫХ

Я иду навстречу соснамТихой улицей в лесу.За сараем сенокоснымДень разлил свою росу.

Перебежчик-кот мурлычетОбо всем и ни о чем.Город хвойных здесь граничитС человеческим жильем.

За единственное яствоВ простоте благодаря,Здесь, в лесу, не хочет пастваПастыря и алтаря.

Я вступаю в город хвоиКак изгой, инаковер,Одолев свое былоеИ языковой барьер.

Кто же станет придираться,Попрекая чужака,Если сможет затерятьсяВ вавилонах сосняка?

1977

НОЧЬЮ

Высотные скворечникиПоражены безмолвьем;Плеяды-семисвечникиЗажглись над их становьем;И кажется: чуть-чуть привстань,И ты коснешься светаЛуны, пленительной, как ланьНа бархате завета.

О ясность одиночества,Когда и сам яснеешь,Когда молиться хочется,Но говорить не смеешь!Ты царь, но в рубище одет,И ты лишился власти,И нет венца, и царства нет,А только счастье, счастье!

1977

"Ты мысль о мысли или скорбь о скорби?.."

Ты мысль о мысли или скорбь о скорби?Ты в воздухе, в воде или в огне?Ты в алтаре? У лопаря ли в торбе?Иль вправду царствие Твое во мне?

Но где ж его границы и заставы?Где начинаюсь я? Где Твой предел?Ужель за рубежом Твоей державыЯ — кость и мясо, тело среди тел?

Не я ли, как и Ты, невидим взору?Не я ль в Тебе живу, как Ты во мне?Не я ль, озлясь, испепелил ГоморруИ говорил, пылая в купине?

1977

ПУТЬ К ХРАМУ

Среди пути сухогоК пристанищу боговЗадумалась короваВ тени своих рогов.

Она смотрела грустноНа купол вдалекеИ туловище грузноПокоила в песке.

Далекий дым кадильниц,И отсвет рыжины,И томность глаз-чернильницВдруг стали мне нужны.

По морю-океануВернусь я в город свой,Когда я богом стануС коровьей головой.

Там, где железный скрежет,Где жар и блеск огня,Я знаю, не прирежутИ не сожгут меня.

Тогда-то я в коровникВступлю, посол небес,Верней сказать, толковникТаинственных словес.

Шепну я втихомолку,Что мы — в одной семье,Что я наперсник волкуИ духовник змее.

1977

ГАНЕША

В роговых очках и в красной тоге,Жрец пред алтарем огонь зажегИ повел рассказ, и босоногийСлушает паломников кружок:

"Он сказал: "Любить мы не принудим,Но любви посеем семена", —И учеников отправил к людям,А к животным — доброго слона.

Слон увидел тигра у запруды,Хрипло раздирающего лань,И открыл он тигру сердце Будды:"Пробудись, — промолвил, — и воспрянь".

Проходя по странам терпеливо,Слон поднялся к скалам снеговым,Где, с женою на коленях, ШиваНаблюдал за мальчиком своим.

У того была забава злая:Голубей хватал он и душил.Задыхались птицы, округляяКрасный глаз, в котором ужас жил.

Грозный бог, разгневан душегубцем,В смерть преобратившим озорство,Размахнулся в ярости трезубцем,Обезглавил сына своего.

"Что ты сделал с сыном, с нашим сыном!" —Затряслась, заплакала жена.Шива взглядом посмотрел повиннымИ увидел доброго слона.

И слона он тоже обезглавилТем ножом, что молнии быстрей,К туловищу сына он приставилГолову апостола зверей.

Так возник Ганеша, светоч новый,Пламенем насытивший слова,Сей двуногий и слоноголовый,С разумом и болью божества.

"Сонное, мгновенное виденьеВсе, что с вами на земле творим.Хватит спать! Пускай наступит бденье!Пробудитесь!" — говорят живым.

Говорит он, предан доброй вере,Пробуждая спящих ото сна,Ибо люди любят, как и звери:И страшна любовь, и непрочна".

1978

В ХРАМЕ БОГИНИ КАЛИ

Здравствуй, Кали, жестокая матерь!По забрызганным кровью камням,Не молельщик, не жрец, не взыматель,Я вхожу в твой мучительный храм.

Только что я, козленок, заколот,Но гляжу в удивленье немом:Прежней жизни покинувший холод,Запредельным я греюсь теплом.

Вот раскачиваюсь пред пришельцемИз полуночного далекаЯ — старушечка с высохшим тельцем,И рукой — коготком голубка.

На земле, заболевшей проказой,В смеси чада и влаги, стою,Весь в грязи, пред тобою, трехглазой,Но ты видишь ли душу мою?

Погаси во мне память преданья,С разумением связь разорви,Дай не белую боль состраданья,Дай мне черные слезы любви!

1978

"Надеваю плащ болонью…"

Надеваю плащ болонью,Выхожу. Слегка дождит.Осень пробует гармонью,Самолетами гудит.

За сосновой чередоюСветит мне такая даль,Будто грязною водоюКто-то вдруг плеснул в хрусталь.

Превратившись в тень ограды,В листья, птиц и всякий сор,Здесь ведут со мной монадыБессловесный разговор.

С ними нежно сочетавшись,Связи грубые рубя,Я, самим собой оставшись,Удаляюсь от себя.

1978

В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ

Белеет над Псковом вечерняя пятница.В скворешне с мотором туристы галдят.Взяв мелочь привычно, старуха-привратницаМеня почему-то ведет через склад.

На миг отказавшись от мерзости всяческой,Себе самому неожиданно странен,Я в маленькой церковке старообрядческой —Как некий сомнительный никонианин.

На ликах святых, избежавших татарщины,Какой-то беззвучный и душный покой.А самые ценные, слышал, растащеныВ коммунные годы губернской рукой.

Ужели же церковка эта — отверстиеВ эдемских вратах? И взыскующим градаВползти в него может помочь двоеперстие?Иль мы позабыли, что ползать не надо?

Я вышел. Я шел вместе с городом низменнойДорогой и вечера пил эликсир.Нет Бога ни в каменной кладке, ни в письменной,И в мире нет Бога. А в Боге — весь мир.

1978

ПУШКИНСКИЕ МЕСТА

В Бугрове пьют. Вчера, больной и пьяный,Скончался здешний плотник и столяр.Дополз домой с Михайловской поляныИ умер. А ведь был еще не стар.

Июньской светлой ночью неизвестныйБыл сбит пикапом у монастыря.Есть куртка, брюки, нет лица. "Не местный", —Сказал прохожий, знаменье творя.

Он здесь чужой. И лишь одни дубравыХранят его довременный покой,И повторяют соловьи октавы,Записанные быстрою рукой.

1978