Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Среди каких утрат, забот,

И после скольких эпитафий,

Теперь, воздушная, всплывет

И что закроет в свой черед

Тень соррентинских фотографий?

5 марта 1925 — 26 февраля 1926

Баллада

Мне невозможно быть собой,Мне хочется сойти с ума,Когда с беременной женойИдет безрукий в синема.

Мне лиру ангел подает,Мне мир прозрачен, как стекло, —А он сейчас разинет ротПред идиотствами Шарло.

За что свой незаметный векВлачит в неравенстве такомБеззлобный, смирный человекС опустошенным рукавом?

Мне хочется сойти с ума,Когда с беременной женойБезрукий прочь из синемаИдет по улице домой.

Ремянный бич я достаюС протяжным окриком тогдаИ ангелов наотмашь бью,И ангелы сквозь провода

Взлетают в городскую высь.Так с венетийских площадейПугливо голуби неслисьОт ног возлюбленной моей.

Тогда, прилично шляпу сняв,К безрукому я подхожу,Тихонько трогаю рукавИ речь такую завожу:

«Pardon, monsieur, когда в адуЗа жизнь надменную моюЯ казнь достойную найду,А вы с супругою в раю

Спокойно будете витать,Юдоль земную созерцать,Напевы дивные внимать,Крылами белыми сиять, —

Тогда с прохладнейших высотМне сбросьте перышко одно:Пускай снежинкой упадетНа грудь спаленную оно».

Стоит безрукий предо мнойИ улыбается слегка,И удаляется с женой,Не приподнявши котелка.

Июнь — 17 августа 1925

Из дневника

Должно быть, жизнь и хороша,Да что поймешь ты в ней, спешаМежду купелию и моргом,Когда мытарится душаТо отвращеньем, то восторгом?

Непостижимостей свинецВсё толще над мечтой понурой, —Вот и дуреешь наконец,Как любознательный кузнецНад просветительной брошюрой.

Пора не быть, а пребывать,Пора не бодрствовать, а спать,Как спит зародыш крутолобый,И мягкой вечностью опятьОбволокнуться, как утробой.

1–2 сентября 1925

Звезды

Вверху — грошовый дом свиданий.Внизу — в грошовом «Казино»Расселись зрители. Темно.Пора щипков и ожиданий.Тот захихикал, тот зевнул…Но неудачник облыселыйВысоко палочкой взмахнул.Открылись темные пределы,И вот — сквозь дым табачных туч —Прожектора зеленый лучНа авансцене, в полумраке,Раскрыв золотозубый рот,Румяный хахаль в шапоклякеО звездах песенку поет.И под двуспальные напевыНа полинялый небосводВедут сомнительные девыСвой непотребный хоровод.Сквозь облака, по сферам райским(Улыбочки туда-сюда)С каким-то веером китайскимПлывет Полярная Звезда.За ней вприпрыжку поспешая,Та пожирней, та похудей,Семь звезд — Медведица Большая —Трясут четырнадцать грудей.И, до последнего раздета,Горя брильянтовой косой,Вдруг жидколягая кометаВыносится перед толпой.Глядят солдаты и портныеНа рассусаленный сумбур,Играют сгустки жировыеНа бедрах Etoile d'amour[63],Несутся звезды в пляске, в тряске,Звучит оркестр, поет дурак,Летят алмазные подвязкиИз мрака в свет, из света в мрак.И заходя в дыру всё ту же,И восходя на небосклон, —Так вот в какой постыдной лужеТвой День Четвертый отражен!..Не легкий труд, о Боже правый,Всю жизнь воссоздавать мечтойТвой мир, горящий звездной славойИ первозданною красой.

23 сентября — 19 октября 1925

Петербург

Напастям жалким и однообразнымТам предавались до потери сил.Один лишь я полуживым соблазномСредь озабоченных ходил.

Смотрели на меня — и забывалиКлокочущие чайники свои;На печках валенки сгорали;Все слушали стихи мои.

А мне тогда в тьме гробовой, российской,Являлась вестница в цветах,И лад открылся музикийскийМне в сногсшибательных ветрах.

И я безумел от видений,Когда чрез ледяной канал,Скользя с обломанных ступеней,Треску зловонную таскал.

И, каждый стих гоня сквозь прозу,Вывихивая каждую строку,Привил-таки классическую розуК советскому дичку.

12 декабря 1925

Дактили

Был мой отец шестипалым. По ткани, натянутой туго,   Бруни его обучал мягкою кистью водить.Там, где фиванские сфинксы друг другу в глаза загляделись,   В летнем пальтишке зимой перебегал он Неву.А на Литву возвратясь, веселый и нищий художник,   Много он там расписал польских и русских церквей.

Был мой отец шестипалым. Такими родятся счастливцы.   Там, где груши стоят подле зеленой межи,Там, где Вилия в Неман лазурные воды уносит,   В бедной, бедной семье встретил он счастье свое.В детстве я видел в комоде фату и туфельки мамы.   Мама! Молитва, любовь, верность и смерть — это ты!

Был мой отец шестипалым. Бывало, в «сороку-ворону»   Станем играть вечерком, сев на любимый диван.Вот на отцовской руке старательно я загибаю   Пальцы один за другим — пять. А шестой — это я.Шестеро было детей. И вправду: он тяжкой работой   Тех пятерых прокормил — только меня не успел.

Был мой отец шестипалым. Как маленький лишний мизинец   Прятать он ловко умел в левой зажатой руке,Так и в душе навсегда затаил незаметно, подспудно   Память о прошлом своем, скорбь о святом ремесле.Ставши купцом по нужде — никогда ни намеком, ни словом   Не поминал, не роптал. Только любил помолчать.

Был мой отец шестипалым. В сухой и красивой ладони   Сколько он красок и черт спрятал, зажал, затаил?Мир созерцает художник — и судит, и дерзкою волей,   Демонской волей творца — свой созидает, иной.Он же очи смежил, муштабель и кисти оставил,   Не созидал, не судил… Трудный и сладкий удел!

Был мой отец шестипалым. А сын? Ни смиренного сердца,   Ни многодетной семьи, ни шестипалой рукиНе унаследовал он. Как игрок на неверную карту,   Ставит на слово, на звук — душу свою и судьбу…Ныне, в январскую ночь, во хмелю, шестипалым размером   И шестипалой строфой сын поминает отца.

Январь 1927 — 3 марта 1928

«Сквозь ненастный зимний денек…»

Сквозь ненастный зимний денек —У него сундук, у нее мешок —

По паркету парижских лужКовыляют жена и муж.

Я за ними долго шагал,И пришли они на вокзал.Жена молчала, и муж молчал.

И о чем говорить, мой друг?У нее мешок, у него сундук…С каблуком топотал каблук.

Январь 1927

Ночь

Измученные ангелы мои!   Сопутники в большом и малом!Сквозь дождь и мрак, по дьявольским кварталам   Я загонял вас. Вот они,

   Мои вертепы и трущобы!О, я не знаю устали, когдаСхожу, никем не знаемый, сюда,   В теснины мерзости и злобы.

Когда в душе всё чистое мертво,   Здесь, где разит скотством и тленьем,Живит меня заклятым вдохновеньем   Дыханье века моего.

   Я здесь учусь ужасному веселью:Постылый звук тех песен обретать,Которых никогда и никакая мать   Не пропоет над колыбелью.

11 октября 1927