Вечные предметы - Тамара Яблонская

в стену… – прерывисто говорит она, подойдя вплотную ко мне в раздевалке, и сдувает слипшиеся волосы со лба. – Откуда ты знаешь эти каналы?

Пожимаю плечами. Откуда же мне знать? Путаясь, словно во сне, зашнуровываю ботинки и молча выхожу, не вникая в возбужденное арепинское бормотание.

Под вечерними тенями, протянувшимися со всех сторон, нетерпеливо переминается фигурка в странной шляпке, этакое усыхающее деревце. Она жаждет моего появления, чтобы снова учить меня жить.

– Как ты долго… За это время можно было доехать до Москвы! Я уже перекусила, поговорила с людьми, прочитала газету, а тебя все нет. Здесь неподалеку есть милое кафе, в другой раз сходим туда вместе.

Мы снова идем рядом. Она берет меня под руку, чтобы невзначай не споткнуться, показывает на последний красный отсвет в небе над горизонтом и говорит: «Как красиво. Это не телевизор», – а слева внизу неторопливо и равнодушно катит река, унося вдаль всё. Всё, всё…

Пропажа

Я знаю, обычно они ходили к Голубеву каждую вторую субботу. Саранский и Миша Кронберг. В большой квартире места хватило бы многим, но они предпочитали только свою тройку. О чем они там говорили, конечно, неизвестно. Однако знаю, что Саранский никак не может обойтись без долгих занудных речей о литературе. Наверняка, он также почитывал им вслух редкие стихи малоизвестных авторов, почему-то приводившие его в трепет. Миша, физик и технарь до мозга костей, конечно, морочил головы сложными понятиями, такими как дематериализация, переход через барьер времени, сверхскорости и антигравитация, и это могло оказаться не хуже стихов, ведь когда чего-то не понимаешь, на тебя просто действует магия звуков, многозначительных пауз, голоса, наконец. Кстати, у Миши он был дивным, бархатистым, как у профессионального артиста.

Кроме самого Лебедева, где-то в недрах квартиры обитала его жена Неля, скромная, медлительная, с милым лицом и некрасивой фигурой, – распространенный набор у женщин вообще. Она приносила им горячий чай, подавала что-нибудь сладкое и безмолвно удалялась, напоминая повадками дрессированную собаку.

В одну из пятниц Голубев позвонил друзьям и объявил, что следующая встреча переносится на воскресенье, в силу каких-то невнятно произнесенных причин. Это несколько озадачило, так как теперь надо было менять условия игры на субботний вечер: то ли отдыхать, – непонятное слово для всех троих, – то ли встретиться вдвоем, что было уже не то, то ли углубиться в свои привычные дела.

Миша однажды сказал, что эти встречи снимают паутину с его мозгов. Поэтому, когда позвонил Голубев, друзья подумали, что на этот раз у Годубева снялась паутина с мозгов, он поймал важную мысль, за которой давно охотился, и развитие этой мысли для него важнее, чем банальная (что ни говори!) встреча в предстоящую субботу.

К тому же кто-то, кажется, челнок Сиваков, привез ему из Турции диковинную книгу по Египту – написанную вручную на отдельных листах, схваченных современным кожаным переплетом. Все комнаты и без того уже были забиты литературой по древностям, но тут было нечто особое.

Книга оказалась на почетном месте, и Голубев не позволял к ней приближаться, – раритет, древность, сокровище! – может рассыпаться в любой момент в пыль от неосторожного прикосновения, от влажного дыхания, просто от неподходящей температуры, что было бы больше, чем трагедией, – концом жизни и концом света.

Всю субботу за окнами падал густой снег. Вечер тянулся неимоверно долго, растягиваясь до бесконечности. Саранский, бездарно протыркавшись весь день, засел за стихи. «И направил я бывалые ноги в пространство земное…», читал он вновь и вновь, стараясь проникнуть в глубинный смысл написанного. За этим блаженным занятием его и застал поздний телефонный звонок Миши Кронберга.

– Мне только что звонила Неля, – сообщил он. – Пропал Голубев. Я сейчас еду туда.

Они приехали одновременно. Идя от автобусной остановки к новенькой голубевской пятиэтажке, Саранский сказал:

– Наверно, он прихватил с собой турецкий подарочек и уединился в тихом месте.

В красных от волнения пятнах Неля открыла дверь.

– Все вещи на месте, пальто, шапка. Он никуда, абсолютно никуда не выходил. Сидел целый день у себя, все читал, а когда я зашла к нему на минутку, его не оказалось. Он исчез!

Они тупо соображали. Миша отреагировал первым.

– А окна закрыты?

– Да что вы, Миша! – с укоризной воскликнула она. – При чем здесь окна? Он же не псих, чтобы прыгать в окно. Да и снег там, следы были бы видны.

– А книга? – поинтересовался Саранский.

Неля показала рукой: тут, он же с ней работал.

Миша подошел, нагнулся над книгой. Она была раскрыта на каком-то чертеже. Я потом видела его. Жирные зигзагообразные знаки, редкие ровные черточки. Кроме этих линий, виднелись и другие, совершенно непонятные, спиралевидные, а также неизвестно что обозначающие сложные многогранники. В нижнем углу, в месте, означающем то ли вход, то ли дверь, лист был аккуратно надорван. Миша слегка поддел его пальцем, вгляделся под него и вдруг резко отшатнулся.

– Что там? – вскрикнула Неля.

Миша пятился от стола.

– Не знаю… Хаос… – произнес он в замешательстве.

– Может, надо полицию? Что происходит? Объясните мне, пожалуйста, – беспомощно просила Неля.

Саранский тоже приблизился и заглянул под надорванный лист. Под ним открывался провал в небо или в пропасть с клубящейся внизу холодной массой, похожей на ночные облака. Эта бездна втягивала в себя, как воронка. Саранский отпрянул.

Неля наконец села к телефону, но на том конце провода ее долго не могли понять.

Полицейские приехали на удивление быстро, все осмотрели, и в квартире, и вокруг дома. Книгу видели, но никто им не отогнул тот лист. Это было ни к чему, не по их части. Разумеется, они ничего не установили, следов не нашли и сказать что-нибудь утешительное были не в состоянии. Было заведено дело об исчезновении, через какое-то время – на все даются жесткие сроки, – оно было закрыто.

Неля решила, что Голубев ее бросил, и тяжело это переживала. Она сильно переменилась, – сделалась неряшливой и раздраженной.

У Саранского пошли нелады с самим собой, со ставшей вдруг бесполезной наукой, неспособной ничего объяснить. Он начал заглядывать в бутылку.

Только Миша, последовательный физик и технарь, все пытался спокойно анализировать случившееся научно, с привлечением открытий парапсихологов, древних мистических учений и теории Эйнштейна, и у него все логически получалось. По крайней мере, я была склонна в это поверить.

Прилетела птичка…

Однажды она кормила бездомную собаку, и Поля видела, как подсовывались куски прямо к морде, с нежностью заглядывалось в желтые глаза. Противно было смотреть.

– Чокнулась! Собаку мясом кормить!

Ничего особенного не