Борис Пастернак - Стихотворения и поэмы

8

Кому-то стало дурно.Казалось, жуть минутыПростерлась от кинбурнаДо хуторов и фольварковЗа мысом тарканхутом.Послышалось сморканьеЖандармов и охранников,И жилы вздулись жолвямиНа лбах у караульных.Забывши об уставе,Конвойныю отставилиПолуживые ружьяИ терли кулакамиТрясущиеся скулы.При виде этой вольностиКто-то безотчетноПолез уж за револьвером,Но так и замер в позеПредчувствия чего-то,Похожего на бурю,С рукой на кобуре.Волнение предгрозьяОкуталось удушьем,Давно уже идущимОткуда-то от ольвии.И вот он поднялся.Слепой порыв безмолвияСтянул гусиной кожейТазы и пояса,И, протащившись с дрожью,Как зябкая оса,По записям и папкам,За пазухи и шапкиЗаполз под волоса.И точно шла работаПо сборке эшафота,Стал слышен частый стукПолутораста штукРасколебавших сумракПустых сердечных сумок.

Все были предупреждены,Но это превзошло расчеты."Тише!" - Крикнул кто-то,Не вынесши тишины.

"Напрасно в годы хаосаИскать конца благого.Одним карать и каяться.Другим - кончать голгофой.

Как вы, я - часть великогоПеремещенья сроков,И я приму ваш приговорБез гнева и упрека.

Наверно, вы не дрогнете,Сметая человека.Что ж, мученики догмата,Вы тоже - жертвы века.

Я тридцать лет вынашивалЛюбовь к родному краю,И снисхожденья вашюгоНе жду и не теряю.

В те дни, - а вы их видели,И помните, в какие, -Я был из ряда выделенВолной самой стихии.

Не встать со всею родинойМне было б тяжелее,И о дороге пройденнойТеперь не сожалею.

Я знаю, что столб, у которогоЯ стану, будет граньюДвух разных эпох истории,И радуюсь избранью".

9

Двум из осужденных, а всех их было четверо, -Думалось еще - из четырех двоим.Ветер гладил звезды горячо и жертвенноВечным чем-то, чем-то зиждущим своим.

Распростившись с ними, жизнь брела по дамбе,Удаляясь к людям в спящий городок.Неизвестность вздрагивала плавниками камбалы.Тихо, миг за мигом рос ее приток.

Близился конец, и не спалось тюремщикам.Быть в тот миг могло примерно два часа.Зыбь переминилась, пожирая жемчуг.Так, чем свет, в конюшнях дремлет хруст овса.Остальных пьянила ширь весны и каторги.Люки были настежь, и точно у миног,Округлясь, дышали рты иллюминаторов.Транспорт колыхался, как сонный осьминог.Вдруг по тьме мурашками пробежал прожектор."Прут" зевнул, втянув тысячеперстье лап.Свет повел ноздрями, пробираясь к жертвам.Заскрипели петли. Упал железный трап.Это канонерка пристала к люку угольному.Свет всадил с шипеньем внутрь свою иглу.Клетку ослепило. Отпрянули испуганно.Путаясь костями в цепях, забились вглубь.Но затем, не в силах более крепиться,Бросились к решетке, колясь о сноп лучейИ крича: "Не мучьте! Кончайте, кровопийцы!" -Потянулись с дрожью в руки палачей.Счет пошел на миги. Крик: "Прощай, товарищи!"Породил содом. Прожектор побежал,Окунаясь в вопли, по люкам, лбам и наручням,И пропал, потушенный рыданьем каторжан.

Спекторский

(1925 - 1931)

Вступленье

Привыкши выковыривать изюмПевучестей из жизни сладкой сайки,Я раз оставить должен был стезюОбъевшегося рифмами всезнайки.Я бедствовал. У нас родился сын.Ребячества пришлось на время бросить.Свой возраст взглядом смеривши косым,Я первую на нем заметил проседь.Но я не засиделся на мели.Нашелся друг отзывчивый и рьяный.Меня без отлагательств привлеклиК подбору иностранной лениньяны.

Задача состояла в ловле фразО Ленине. Вниманье не дремало.Вылавливая их, как водолаз,Я по журналам понырял немало.

Мандат предоставлял большой простор.Пуская в дело разрезальный ножик,Я каждый день форсировал БосфорМалодоступных публике обложек.

То был двадцать четвертый год. ДекабрьТвердел к окну витринному притертый.И холодел, как оттиск медяка,На опухоли теплой и нетвердой.

Читальни департаменский покойНе посещался шумом дальних улиц.Лишь ближней, с перевязанной щекойМелькал в дверях рабочий ридикюлец.

Обычно ей бывало не до лясС библиотекаршей наркоминдела.Набегавшись, она во всякий часНеслась в снежинках за угол по делу.

Их колыхало, и сквозь флер невзгод,Косясь на комья светло-серой грусти,Знакомился я с новостями модИ узнавал о Конраде и Прусте.

Вот в этих-то журналах, сторонойИ стал встречаться я как бы в туманеСо славою Марии Ильиной,Снискавшей нам всемирное вниманье.

Она была в чести и на виду,Но указанья шли из страшной далиИ отсылали к старому труду,Которого уже не обсуждали.

Скорей всего то был большой уборТем более дремучей, чем скупееПоказанной читателю в упорТаинственной какой-то эпопеи,

Где, верно, все, что было слез и снов,И до крови кроил наш век закройщик,Простерлось красотой без катастрофИ стало правдой сроков без отсрочки.Все как один, всяк за десятерыхХвалили стиль и новизну метафор,И с островами спорил материк,Английский ли она иль русский автор.

Но я не ведал, что проистечетИз этих внеслужебных интересов.На рождестве я получил расчет,Пути к дальнейшим розыскам отрезав.Тогда в освободившийся досугЯ стал писать Спекторского, с отвычкиЗанявшись человеком без заслуг,Дружившим с упомянутой москвичкой.На свете былей непочатый край,Ничем не замечательных - тем боле.Не лез бы я и с этой, не сыграйСтатьи о ней своей особой роли.Они упали в прошлое снопомИ озарили часть его на диво.Я стал писать Спекторского в слепомПовиновеньи силе объектива.Я б за героя не дал ничегоИ рассуждать о нем не скоро б начал,Но я писал про короб лучевой,В котором он передо мной маячил.Про мглу в мерцаньи плошки погребной,Которой ошибают прозы дебри,Когда нам ставит волосы копнойИзвестье о неведомом шедевре.Про то, как ночью, от норы к норе,Дрожа, протягиваются в далекостьЗонты косых московских фонарейС тоской дождя, попавшею в их фокус.Как носят капли вести о езде,И всю-то ночь все цокают да едут,Стуча подковой об одном гвоздеТо тут, то там, то в тот подъезд, то в этот.Светает. Осень, серость, старость, муть.Горшки и бритвы, щетки, папильотки.И жизнь прошла, успела промелькнуть,Как ночь под стук обшарпанной пролетки.Свинцовый свод. Рассвет. Дворы в воде.Железных крыш авторитетный тезис.Но где ж тот дом, та дверь, то детство, гдеОднажды мир прорезывался, грезясь?Где сердце друга? - Хитрых глаз прищур.Знавали ль вы такого-то? - Наслышкой.Да, видно, жизнь проста... Но чересчур.И даже убедительна... Но слишком.

Чужая даль. Чужой, чужой из трубПо рвам и шляпам шлепающий дождик,И отчужденьем обращенный в дуб,Чужой, как мельник пушкинский, художник.

1

Весь день я спал, и, рушась от загона,На всем ходу гася в колбасных свет,Совсем еще по-зимнему вагоныК пяти заставам заметали след.

Сегодня ж ночью, теплым ветром залит,В трамвайных парках снег сошел дотла.И не напрасно лампа с жаром пялитГлаза в окно и рвется со стола.

Гашу ее. Темь. Я ни зги не вижу.Светает в семь, а снег как назло рыж.И любо ж, верно, крякать уткой в жижеИ падать в слякоть, под кропила крыш!

Жует губами грязь. Орут невежи.По выбоинам стынет мутный квас.Как едется в такую рань приезжей,С самой посадки не смежавшей глаз?

Ей гололедица лепечет с дрожью,Что время позже, чем бывает в пять.Распутица цепляется за вожжи,Торцы грозятся в луже искупать.

Какая рань! В часы утра такие,Стихиям четырем открывши грудь,Лихие игроки, фехтуя кием,Кричат кому-нибудь: счастливый путь!

Трактирный гам еще глушит тетерю,Но вот, сорвав отдушин трескотню,Порыв разгула открывает двериЗемле, воде, и ветру, и огню.

Как лешие, земля, вода и воляСквозь сутолоку вешалок и шубЗа голою русалкой алкоголяВрываются, ища губами губ.

Давно ковры трясут и лампы тушат,Не за горой заря, но и скорейИх четвертует трескотня вертушек,Кроит на части звон и лязг дверей.

И вот идет подвыпивший разиня.Кабак как в половодье унесло.По лбу его, как по галош резине,Проволоклось раздолий помело.Пространство спит, влюбленное в пространство,И город грезит, по уши в воде,И море просьб, забывшихся и страстных,Спросонья плещет неизвестно где.Стоит и за сердце хватает бормотДворов, предместий, мокрой мостовой,Калиток, капель... Чудный гул без формы,Как обморок и разговор с собой.В раскатах затихающего эхаНеистовствует прерванный досуг:Нельзя без истерического смехаЛететь, едва потребуют услуг."Ну и калоши. Точно с людоеда.Так обменяться стыдно и в бреду.Да ну их к ляду, и без них доеду,А не найду извозчика - дойду".В раскатах, затихающих к вокзалам,Бушует мысль о собственной судьбе,О сильной боли, о довольстве малым,О синей воле, о самом себе.Пока ломовики везут товары,Остатки ночи предают суду,Песком полощут горло тротуары,И клубы дыма борются на льду,Покамест оглашаются открытьяНа полном съезде капель и копыт,Пока бульвар с простительною прытьюСкамью дождем растительным кропит,Пока березы, метлы, голодранцы,Афиши, кошки и столбы скользятВиденьями влюбленного пространства,Мы повесть на год отведем назад.

2