Владимир Нарбут - Стихотворения

ВОРОЖБА

Смотри: стуча точеной палкой,Кострикой по небу пыля,Слепая ночь за синей прялкойРазматывает тополя.(От сырости) белесым жабыПришлепывают животом,И стекла в коридоре слабоСпросонок — комаром, потомПозванивают осторожно:Не разбудить, а спи… а спи…От боли аспирина б можно,Да пусто, ясно, как в степи…Смотри, смотри: все туже, тужеЗа нитью шелковая нить,От млеющей пуховой стужиНи рук, ни ног не сохранить.Стеклянный муравей ужалит,И рассечет секундомерГлаза, и веки опечалит,Отчалит в общество химер.Смотри и — даже больше! — слушай.Как оборвется вдруг, шутя,Шальное счастье мягкой грушей,Слепой судьбу укоротя.Приплюснутую утром, возлеКорней, найдут живую грудь,—И низенькая низкорослейВ термометре предстанет ртуть.Как холодно и пыльно!Молод Росой нерадужною сад.Сон-секундант и тот размолотДосадными камнями. РадМой глаз оранжевый, великий,Застывший кошкой у крыльца,Пылящейся грехом кострике,Глубокой пасти без лица…

НА УГЛУ

Грустная кровь прохрустела, коробяКаждую жилу мою червяком.Час ли такой на углу, что в хворобе,В булочном хрипе бутылки, знакомС долей, он булькает над кавалером,Клонит большие Матрены глаза(Полно, Полтава!)и в рваном и серомТопчется, чтоб кто-нибудь приказал.Проволока телеграфная густо,Гудом подделываясь под басы,Вторит воловьим, и оттиск капустыЛиственный в ломте, — такие часы.А при серебряных и при жилете(Из-под жилета — рубашка), прошелНекто бекренистый, чадо столетья,В коем додумаются и до пчел,Отлитых впрок, и стягнут до Сатурна,И расколдуют гроба, — вповоротДевке ротатой: «И даже недурно:Взять с инструментом и — на огород!»Дернулась по тротуару задрипа,Пудрит какао себя воробей,Печень печет. Не почет ли, что выпей,Долю с чубатой пропей, Кочубей?Голову требует темная плаха,Краска облуплена, как у икон.В смушковой, мреющей охай и ахай,Что — беззаконье и что есть закон!Что — от Мазепы и что — от Шевченка,Тыквенная-то сама от кого?Проволока — по хребту до коленкаГулом, похожим на войлочный вой.Свесился вялым мешком, и корявый,Чует: репейник врывается в ус…Угол фонарный, и столб ради славы— Радужным светом! — я не отзовусь.Рухну ли насмерть, все будет знакомо:Стоптанный чобот и под руку лак,Луком даренный, и лан чернозема…В час вот такой на рогу и закляк.В час вот такой волосатая дура(Та, что в прыщах и ротата) рекла:— Великолепная грустью бандура(Барышни и кавалеры!) ушла…

БЕЛЬЕ

В эмалированном тазуПолощет, мраморное ищет,И мыло (синью — в стрекозу)Затюпивает голенищи.Выкручивает и — на стол,И сохнет соль и сода пены,Как и подтыканный подолВ рассыпанных цветах вербены.Обрюзгший флигель, канительГербов и фланги — панталоны;И треугольник капительПодперла, навалясь колонной.Проплешины не штукатурЗамазывает, — кистью плесень,И селезень (он — самодур!) —Глупей от перьев и от песен…Взошло, взошло на небесаГремучее феодализма,И в пузыре, что поднялся,В той радуге, — мигает клизма.Лишь тут — плечист и мускулист,Поджарый, ловкий от сноровки,—И вешает белье на лист,Чуть взбалтываются веревки.А ночью, на ветру, белье.Как приведение, огромно…Но селезень, болван, былье(Такой же призрак) и не вспомнит!И ставшая другой рукаНа радугу стрекоз и мыла,И селезня — из тупикаПод флигелем — жгутами взмыла.И глянцевеет емкий таз,И погребальный весел мрамор,Чья сеть — мыслете выкрутасКамаринских вождей — карамор.

ТО — ТЫ

Мелькает молоко: то облака,То молодость — по небу голышом.А ты, солдат, линейная тоска,—На облучке не слышим, а грызем.До одури и пользы, не глуха,Гнилая грудь, коринкою коря,Оправдываясь, держит жениха:Налив расцеживает янтаряПо волосам, запальчивым, как нравМальчишки-ветрогона, от гусейПо коже вдруг заимствованной. Прав,Тысячекратно прав ты жизнью всей,Мой собутыльник, Аристотель мой!Не женщину искать, а разграфимКалендари, и пусть течет бельмо.Но как же — несравненный Серафим?Но как же опахала-веера,И розовые узелки в глазах,И срам (а мушка наверху), — теряй,Горе, животное, и бди, монах?И как же грудь торчащая, и какСитро, замлевшее в моей ноге?От ладанок, иконок и собакОтбою нет, — ватажлив апогей.Лишь примелькавшееся не страшит,И семечек рассыпана лузга.Компот — до пота! Жилками спешитСитро, и, в сите, не моя нога.Вздохнет, нырнет в таинственный енот,Такая серая — молчи, молчи;В полнеба козерогом козырнет,И на куличках будут куличи!

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Горчичной пылью поперхнулся запад;Параболы нетопырей легки;По косогору на паучьих лапах —Чахоточные ветряки.Настороженной саранчою колосКачается, затылком шевеля…Меж тем на когти крыльев накололосьМолчание. — распухнувшая тля.Ты огорчаешься, воображаю,Что в балке сырь, как в погребе, стоит,Слегка косишься по неурожаю,Аршином топот меряешь копыт.Гремит полуоторванной подковойТвоя кобыла, дрожки дребезжат;Приказчик твой, лукавый, но толковый,Посадкой подхалимствующей сжат.Попахивает ветерком, который,Быть может, из-под дергача подулСейчас, а дома: желтый свет сквозь шторыИ проступает контуром твой стул…Продавлено отцовское сиденье,И спорыньей обуглены поля;Под пошатнувшейся, прозрачной тенью —Играют в шахматы без короля.Не все благополучно! Как Везувий,В дыму, в огне за балкой рвется столб:Там черногуз птенца уносит в клюве,Мерцают вилы, слышен грохот толп…Не все, не все благополучно!В сером (Татарином) приказчик соскочил.Что ж, щегольнул последним офицером —И в Сочи кораблю судьбу вручил…Прищелкнул, на крыльцо и — «Злаки чахнут(Подумал), — одолела спорынья…»Напрасно суетится тень у шахматИ жалуется на коня…

ОТЕЧЕСТВО

Вконец опротивели ямбы,А ямами разве уйдешь?И что — дифирамб? Я к херам быХирама и хилый галдеж!Херсону на пойме лиманаЧумак приказал и — стоит,И светлый платок из карманаУглом, ремесло Данаид.И Глухову, скажем, ведь тожеПослушливым быть бы, Ямщик!Бутылку тащи из рогожиНа ящик: пусть пробка трещит!Сверчком завивается волос,Захочешь — завьешься юлой:На быстренькую б напоролась,На скользкую шея милой!..Земляк! И на пойме Есмани (Поймешь ли меня?) не пойматьЗарезанную. А в тумане —Руками гоняется мать,А в небе — угольные ямы(До ямбов ли, страшное тут?),И прется, ломает упрямыйБедняга на редкий редут.Куда частокол — и бесцельней,И реже в опасности: стой!Не молния, — бритва — в цигельне,И ветер над шеей простой!

СЕРАФИЧЕСКИЙ

Прыснул и волосы сдунулСо лба моего на затылок:Где уж тягаться с Фортуной,С отчаянной сворой бутылок.Тридцать четвертый, и можноМне быть бы профессором даже.

Вместо сего, лишь мороженоеЯ кушаю в гуще согражданПяточный сыр, и арбузнойДелянкой играет тигристой,Одутловатый и грузный,Вдруг выплеснувшийся на пристань.Пушечки, как микроскопы,И к ласкам внимательны очень:Ластятся, чтобы похлопалПо телу, по флейте, кто точен.Но шестикрылое крепкоСуровой пристегнуто ниткой,И не уйти мне от слепка,Из воздуха, глины, напитка.Реет над пылью в игорной,Над ломберной зеленью сукон.А под обшлаг и — сдернул:Довольно, кием ты застукан.Кактусы, точно драгуны.Стоят по обеим перилам…Где уж тягаться с Фортуной,И с этим… да вот… шестикрылым.

ПОСЛЕ ГИБЕЛИ