Игорь Северянин - Том 3. Менестрель. Поэмы

Часть II

Погода или Теккерей,Чей том читал я на диване,Но серый день еще серейСтал к вечеру, и в свежей ранеМоей потери, несмотряНа тлен отлетенного лета,Боль тихо теребит заря,Исполненная арбалетаСвиданий нежных на зареС моею призрачной грузинкой,Растаявшей живой снежинкойВесенних яблонь. В сентябреМеня вы застаете с книгой,И на предложенное: «Двигай!» —Рассеяв прошлого туман,Охотно двигаю роман.Звонок. Шаги. Стук в дверь. «Войдите!» —И входит девушка. ВуальПодняв, очей своих эмальВливает мне в глаза, и нитиЗеленобронзовых волосКапризно тянутся из кос.Передает букет гвоздикиМне в руки, молча и бледна,Ее глаза смелы и дики:«Я Сонечка Амардина». —Я вспомнил Минск, концерт, эстраду,Аплодисментов плесткий гул,И, смутную познав отраду,Я нежно на нее взглянул.«Вы помните?» — «О да, я помню…»«И Вы хотите?» — «Да, xoчy…»И мы в любовь, как в гр золомню,Летим, подвластные лучуНеобъяснимого влеченьяИ, может быть, предназначеньяПовелевающей судьбы,Ее покорные рабы.И если это все не сразу,С двуразия наверняка:Перебивает фраза фразу,И в руку просится рука,И губ так жадно ищут губы,Глаза вливаются в глаза……Ах, все поэты — Сологубы,Для девы с именем «Гроза»!..— «Бежим, поэт мой, на утесы!Над бездной станем, отдадимСебя себе и под откосы,В момент слиянья, полетим…» —Не в этом ли четверостишьиВся сущность Сонкиных речей,Ее громокипящей тиши,Ее целующих очей,Смотрящих в душу поцелуев,Что мотыльчат, мечту балуя…Она ко мне по вечерамХодила чуть не ежедневно.Ее любовь была напевнаИ уподоблена коврамТекинским — по своим узорам…Я влекся к ароматным взорам,К благоухающим устам;И вся она, блондинка СонкаС душою взрослого ребенка —Сплошной живящий фимиам.Но вот настали дни каникул,И все курсистки по домам.Так я Гризельды не отмыкал,Как принял Сонку в грезный храм.

Селим Буян, поэт Симферо,Решил устроить торжество:Он пригласил на РождествоМеня, в поэзии эс-эра,А Игорь, в очередь свою,С улыбкой исхитро-бесовскойСобрал искусников семью:Бурлюк, Игнатьев, Маяковский.Игнатьев должен был докладПрочесть о новом направленье,А мы — стихи, и в заключеньеБуян решил свой мармеладДать на десерт: «лирионетты»И «баркароллы», как стихиСвои он называл: лихиПровинциальные поэты…Все вместе взятое звалось«Олимпиадой футуризма».Хотя Буян был безголос,Но в нем немало героизма:Напудренный и завитой,Сконфуженный и прыщеватый,Во фраке с лентой голубойВокруг жилета, точно ватойПодбитый весь, «изящный» шагВыделывал по тренировкеИ выходил медвежьи-ловкий,За свой муаровый кушакДержась кокетно левой ручкой,А в правой он имел платок,Обмакивая им роток,Весь истомлен поэзной взбучкой…Такие типы, как Буян,Который голос свой осипил,Идеей славы обуян,Типичный тип, и я отипилЕго, как типовой баян.Все знают, как Давид ДавидычЧитает: выкриком, в лорнетСмотря на публику, и нетСмешного в гамме этих выдачГолосовых; в энтузиазмБурлюк приводит зал. И злобно,Чеканно и громоподобно,Весь мощь, спокойно и без спазмНервических, по залу хлещетБас Маяковского. Как яСтихи читаю, знает точноАудитория моя:Кристально, солнечно, проточно.

Стремясь на юг, заехал на деньЗа Маяковским я в Москву,Мечтая с ним о виноградеНад Черным морем. Я зовуЕго поехать на ночь к «Зону»;Нас провожает «МезонинПоэзии», и по газонуЕго садов, пружа резинКруги, несется лимузин.За ним спешат на дутых шинахС огнем оглобель лихачи:То едут, грезя о кувшинахС бордоским, наши смехачи:Сам Велимир зелено-тощий, —Жизнь мощная, живые мощи, —И тот, кто за нос зло водим.Чужими музами, галантный,Сам как «флакон экстравагантный»,Наш Габриэлевич Вадим…Затем Якулов и Лентулов,Виновники в искусстве гулов,Талантливая молодежь,Милей которой не найдешь…

Ночь, день, вторая ночь, и к утруДня третьего — пред нами Крым.Свои прыщи запрятав в пудруИ тщательно устроив грим,В бобровой шубе, в пышной шапке,Селим Буян берет в «охапки»Нас с Маяковским. Мы к немуВ санях несемся. ГорожанеГадают: «Знатные волжане —Купцы, должно быть…» ПотомуМы смотрим на прохожих важно,В санях разбросясь авантажно.Но вскоре Симферополь вестьюЖивотрепещущей объят:Участники «Олимпиад»Уже приехали. И честьюСчитает житель, если взглядФутуристический уловит…Но что же нам. Буян готовит?Саженных тысячи афишТвердят упорно шрифтом жирнымО происшествии всемирном:О нашем вечере. И шишЗажав в кармане, мой ВолодяСмеется едко, «нео-модя»…«А где ж Игнатьев и Бурлюк?» —Спросил Буян, платком махая.«Судьба их, знаете, лихая,Они упали через люк…» —«Какой? Куда? Да говорите ж!» —Вскричал взволнованный Селим.«Они упали в город Китеж», —Мы сокрушенно говорим.«Что значит Китеж?…» — он растерян,Он обеспудрился, дрожа.«Я просто вру, как сивый мерин», —Сказал Володя, без ножаСелима бедного зарезав…Он лишь тогда пришел в себяИ, захихикав из «поэзов»,Вдруг забаранил «бе» и «бя».

Буянов дом для нас распахнут:Пекут три бабы пирогиИ комнаты «иланжем» пахнут,Белье ласкают утюги;И чижики поют нам славу,Подвешенные под окном;Сестра изображает паву,Как бы разнеженную сномИскусства нашего. И мебельОдета в чистые чехлы;И раболепно, как фельдфебель,Обшныривая все углы,Во всем нам угождает сёстринСлучайно купленный супруг,Чей дисциплинный лик заострен…Супругу дан женой сюртук,Супруг имеет красный галстух,И сизый нос, и трухлый мозг,И на носу коньячный лоск,И на устах всегда «пожалуйста»…И только стоит мне слегкаПривстать, как привстают все разом;Иль посмотреть на облака,Как все на небо лезут глазом…А если Маяковский громГустого кашля тарарахнет,Семья присядет в страхе, ахнетИ заперхает вчетвером…Когда ж, читая что-нибудь,Проходит он из угла в угол,Буянцы, наподобье пугал,За ним стараются шагнуть.Буян имеет целый взводСовсем особенных поклонниц:Старушек с минеральных вод,Столь специфических лимонниц…Они приходят на поклонК нему, вертя сухие ребра,И он, в глазах их Аполлон,Дает им пламенный автограф…Но связь с старушками порвем, —Расскажем, как в гостях живем.Живем совсем как борова:Едим весь день с утра до ночи,По горло сыты, сыты очень;Вокруг съедобные слова:«Еще котлеток пять? ВетчинкиПол-окорочка? ШемаиДесяточек?» — так без запинкиВ живот хозяева моиНам впихивают всякой снеди,Вливая литрами вино…Но ведь желудки не из меди, —И им расстроиться дано!..А в промежутках меж блюдамиБуян нас пичкает стишками,И от еды, и от стишков,Скрепленных парою стежков,Мутит нас так, что мы с ВолодейУже мечтаем об уходеКуда-нибудь и, на постельВалясь, кричим: «В отель, в отель!»

Режим подобный не по нравуПоэтам, от него больным,И вот мы требуем, по праву,Беспрекословным и стальным —Эстрадным! — голосом: свободыИ переезда в номера.Переезжаем и «ура!»Кричим и жадно ищем бродыВ кафешантанной глубине…А между тем «Олимпиада»Все приближается: о днеЕе — афишная громадаОповещает городок:Через неделю. Этот срокРешаем мы на Крым истратить,Чтоб силы, возвратясь, оратитьИ дать рутине грозный бой,Поднявшей в местной прессе вой…Забавно вспомнить: две газетыЧуть не дрались из-за меня.«Он создал слово „триолеты“,Значенье нам не объясня… —Одна из них твердила тупо, —Что значит „триолет“? Как глупоЗвучит сей дикий „триолет“!» —Я хохотал до слез в ответ…Иван Игнатьев все не едетИ шлет десятки телеграмм,В которых смутно что-то бредит,Но не бредет в Тавриду к нам.Давно Бурлюк уже подъехал,Досуг наш дружески деля.О, сколько было там для смеха!Какие для забав поля!…Бристоль. Британочка. Людмила.Моэта ящики. Авто.Нелепо, пусто, но и мило,И впечатлительно зато!..С утра шампанское и булки,Чай, оливье, газес, икра —Все вперемешку! И с утраАвтомобильные прогулкиВ Бахчисарай и на Салгир,В Гурзуф, в Алушту, просто в горы.Какие выси и просторы!И пир, как жизнь! И жизнь, как пир!Живем мы праздно на Салгире,Жуируя средь «медных лбов»…А между тем в подлунном миреЕсть город, названный «Тамбов».И в этом названном ТамбовеЕсть дева, ждущая любови(Дабы не осквернять любви,Падеж слегка переиначу…),И эта дева наудачу,С девизом: «Жениха лови!» —Мне письма шлет и телеграммы,Где свадьбы назначает час…Что ж, я готов! Володин басМеня спасительно от драмыЖенитьбы вдруг предостерег…Вот что мне этот бас изрек:— «Она ко мне пришла нагою,Взамен потребовав венца.А я ей предложил винцаИ оттолкнул ее ногою».А из Москвы мне пишет ЛидаСлегка во вкусе fleur d'orange,И в письмах тех сквозит обидаНа разных театральных ханж…Из Минска присылает СонкаСвоих экстазов сувенир.О, если необъятен мир,Объятна каждая девчонка!

Но вот уже «Олимпиада»,Так долго жданная, в былом,И разношерстая плеядаПоэтов лезет напроломНа Севастополь, повторяяПобедоносный вечер свой,И с поднятою головойДокатывается до края.Зовется Керчью этот край,Где «от тоски хоть умирай».Но происходит здесь размолвкаИз-за каких-то пустяков;И вечер дав, с ухваткой волкаЗатравленного, из оковАнтрепренерства, много тысячВ своем убавив кошельке,Буян, в смятеньи и тоске,Выскальзывает. Жаждем высечьЕго за что-то. Я сердит,Я принимаю грозный вид,Надменно требую расчета,Сажусь в курьерский — и домой.Бурлюк с Володей тоже что-тоВорчат по поводу помойИ горе-купчиков. И мойПокинутый, Селим Буян,В сраженьи потеряв колчан,В Симферо едет от керчан.Я возвращаюсь, радый лавру,Еще вплетенному в венок,И чуть не упадаю с ног:По Старо-Невскому на лавруПечальный движется кортеж.Кто, сердце надрывая, стонет?Откуда эта молодежь?— Жена Игнатьева хоронит.

Часть III