На стихи не навесишь замки - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

время,

думать о нём не резон,

в революцию мир влюблён!

И миру никак не спится:

лица мелькают, лица

и сгорают дотла!

Кому ж ты тут, челядь, нужна?

Разойдутся каторжане печально

по баракам, по лавкам спальным,

накроют мослы сюртуком:

— Вспомнят о нас … потом.

Пока солнце одаривает светом,

смейтесь беззубой улыбкой, за это

о вас не напишут романов,

каторга — неприкрытая рана.

Птичка-невеличка

Каторга-жиличка.

«Птичка-невеличка»

прибежит к бараку.

Мужики до драки:

— Кому же ты досталась?

— Со всеми переспалась!

— От кого родила?

— От лысого детину,

детинку от рябого

и деточку попову.

— И что же там под рясой?

— А всё что есть, то наше!

— А где же твои дети?

— Один зарыт в кювете,

второй схоронен в море,

а с третьим одно горе:

лежит и не вздыхает,

тоже помирает.

Птичка-невеличка,

малая синичка

прилет и скажет:

— Кто с Мариной ляжет,

тому на небе честно

откусит бог то место!

Не спи, Марина, не рожай,

на кладбище не провожай!

Царь далеко,

бог высоко,

мать на облаках,

а отец в своих штанах

кабы сидел тихо,

то не родил бы лихо!

Красно море миражей

Тут каменья вековые

и столетни берега.

Что ж вы, девки молодые,

не приходите сюда:

на волну поматериться

или просто погулять.

Теплый вечер будет длиться.

Как же хочется узнать:

на миру ли мир раскрашен,

на ветру и пыль красна?

Океанский ветер слажен —

надувает паруса!

Где вы, девки? Где ты, мать?

Я пошёл бы в дом поспать,

да неведомый Кощей

не принял моих мощей.

Волны плещут у песка

мать усопшая спала,

а каменья вековые

глазы греют свои злые.

Не ходите никогда

на зовущи берега.

Эти черны корабли —

миражи, миражи.

Эти красны паруса —

лишь вода, вода, вода.

Рифма печальная, заключительная

Есть на острове такое место,

если встал туда — уже ни с места,

так и сгинешь там (медведь тя видел,

а медведя тоже ж — человек обидел).

Да и весь Сахалин тяжелой глыбой

лёг на океан — его не двигай!

Не двигай его никогда,

у него на горбу среда:

сопки, утесы, снега,

нивхи, эвенки и я.

Это не революция, а усталость от жизни

Уход в Сибирь

Мужики и бабы.

Очень сильно надо!

— Говорят, в Сибири

всех царей убили,

без царей в Сибири

хорошо зажили.

— Мужики и бабы,

какого чёрта надо?

— Надо, ой как надо!

От барского уклада

болит у нас головушка,

и мёртвая коровушка

не доена, а съедена

боярскими медведями.

— Мужики и бабы

лежали б на полатях,

сидели б и смотрели,

как хлеба поспели.

Но не сидится мужикам,

не лежится бабам:

дали наши дёру

до самого бору,

до чащи, до леса!

Есть к жизни интереса:

— Избу срубим, будем жить,

на охотушку ходить.

Мост построим у реки,

чтобы наши рыбаки

наловили на уху

небывалую плотву!

А в корзинке у нас

петух с курицей — раз,

утки две и два гусёнка —

это три! А ты, девчонка,

шибко к нам не приставай.

Дед твой с Сибири? Внук наш, знай.

Мужики и просто дети

Жили-были на планете

мужики и просто дети.

Мужикам хотелось строить,

воеводить, мастерить.

Просто детям не хотелось

по-мужицки материть

лес, дорогу и друг друга.

Мужики сказали: «Худо,

надо, братцы, что-то делать,

ведь народ растёт несмелый.

Нужно просто детей

отобрать у матерей

и устроить в лесорубы.

Вот тогда будет не худо!»

Порешили, совершили:

просто деток отлучили

от грудастых матерей,

увезли с собой скорей.

Привезли в леса, в леса

и пустили в погреба,

одели в робу:

«А теперь попробуй

не покрыть нас матом

(мы, вроде, виноваты)».

Дети глянули устало,

матюкнулись, рядом встали

и валили лес, лес

под чей-то волчий интерес.

Быстро дети повзрослели,

просто так заматерели

и сказали себе:

— Материть будем уже

не отцов-дураков,

а у власти злобных псов!

Как вымолвили это, так и сгинули.

Их искала вся планета. Они двинули

по другим мирам да с пилами:

пилить, материть тех, кто вынули

жизнь из душ ни в чём неповинных.

Ты забыл о том? А было ведь.

Мой дом — моя семья

— Нашу семью за версту видно!

Домище у нас завидный

строится всей роднёй.

А комнат то, комнат в нём:

кухня, две спальни и зала.

Чего ещё не хватало?

Живи и рожай детей

да работай быстрей!

Ведь у нас на Руси как ведётся:

кто не спит, у того скотина пасётся,

кто на печке зад свой не греет,

у того Маши растут и Андреи.

Вот вы на меня поглядите:

плечи, морда … боритесь,

ни за что не завалите!

Потому как не грею завалинку,

а бревно на плечо и вперёд!

Глянь, как дом мой встаёт,

стены на солнце играют.

Аж до слёз пробирает!

От зависти плачут лентяи.

А я скоро стану батяней

(жинка сидит, еле дышит).

Не рожай, пока дом не вышел,

яко с картины лубочной.

Ну ладно, рожай, мой клубочек!

Детей нам красивых надо,

таких плечистых, как папа,

таких же шустрых, как мать,

и спесь, которую не отнять!

С такими думками и домище достроен:

— А фамилия наша Егоровы.

Кому не нравится, мимо ходите

да глядите,

счастье наше не сглазьте!

Добрым людям мы говорим: «Здрасьте»,

и кланяемся низко.

Но тем временем близко-близко

подходила к их домику революция.

Ну что ж, Егоровы, теперь сбудется

«счастье» трудового народа.

А вас раскулачат «уродов».

Щи варила стрелецкие

Говорила, говорила.

Говорилку не зашить!

Говорила, что любила

щи стрелецкие варить.

Щи варила стрелецкие,

речи вела повелецкие:

велела, повелевала,

чтобы каша в печи поспевала,

чтобы рос в огороде горох,

чтобы царь наш батька усох!

Палка была на скалку,

палка была на галку,

палка была на пса,

а на нашего короля

ни палки нет, ни оружия.

Щи варю безоружная

да капусту квашу,

хвалю Рассею нашу

и мужа жду безвестного,

всем (никому) неизвестного,

самого отважного

с жизнью не налаженной.

А речи веду повелецкие,

щи варю стрелецкие

и муженька жду расстрельного

всё сказавшего, пустомельного.

Умирай, дурак, на своей каторге.

А обидушка к твоим отцу, матушке

на шею кинется да повесится.

Я щи варю, во мне бесится

на тебя, башка дурья, злобушка:

и века пройдут, а власть в зазнобушках

у бога хаживать будет,

а ты жил иль нет — скоро забудут.

Видно вам нас, не видно

Речник, печник и старые мотивы.

Боже, как некрасиво