Умолчания - Валентин Криндач

проступает, то растает.

Она невидимо царит в моей судьбе,

По снам предутренним неслышимо

ступает.

От детства с нестареющим лицом

Она сквозила в книге и с экрана

И пальца безымянного кольцо

Невидимо и леди безымянна.

Она — то лёгкий звук в чужих стихах,

То ломкая трава осеннего предлесья,

То древняя резьба на храмовых камнях,

То лютни перелив, то арфы поднебесье.

И лишь однажды явственно вошла

До боли ведома, с лицом родным и нервным.

И в горло тотчас же вонзились два крыла

И полчаса была. Коснулась. И померкла.

Мне нужно

Мне нужно тебя найти

Мне нужно в тебя прозреть

Мне нужно в тебя прорасти,

Как жизнь прорастает в смерть

Мне нужно тебя сломать

Мне нужно тебя создать

Мне нужно сойти с ума,

Чтоб чем-то иным понять

Мне нужно сойти с кругов

Мне нужно сойти с себя

Мне нужно твоих врагов

Их много внутри тебя

Мне нужно найти Ее,

Сквозящую сквозь тебя

Мне нужно убить вранье,

Что я это только я

Мне нужно тебя назвать

По истине и любви –

Короче, мне нужно знать,

Что ты это только ты.

Не стоит начинать

Не стоит начинать –

Концы чужды началам

Так редкостны свои

Так властны миражи.

Но что влечёт опять

На ложные причалы?

И что манит ловить

Родное у чужих?

И вот, несомый вкось,

Каким-то жадным зовом,

Опять спешу к дверям,

Что даром не нужны.

И как незваный гость,

Гляжу неловким взором

И чувствую, что зря

В чужие вторгся сны.

Закончились рельсы забот

Закончились рельсы забот

с расписанием, полустанками, с всё для дела,

Но паровоз продолжает идти — по траве, касаясь травы, скользя по траве.

Скользя по горькой мокрой траве

и плачет, плачет

Все давно вышли, а может быть отцепили вагоны

По горькой лунной траве невидимый кисель.

И плачет, боится, хочет исчезнуть

больше нет дела, он умеет жить только в деле

«Здесь не место для «просто жить», «просто скользить по траве».

Так объясняет себе, хотя знает, что

объяснения — пустое,

и горько, горько плачет

Падает на бок, чего-то боится

и плачет.

Два голоса

Два голоса: «Не верь себе»,

«Не верь, когда в себя не веришь»,

Всегда раскрыты обе двери:

«Не верь себе» и «Верь себе».

То налетит, а то уйдёт

Вчерашний страх — безумный ветер

И как — поверишь, не поверишь -

Так живёшь.

И это самый край угла

Иль это камень преткновенья

Уводит в смерть себяневерье

А самоверье — как крыла.

Дай,

Dog

, на счастье лапу мне

Дай Dog на счастье лапу мне

И на удачу дай другую.

Держася за руки отпляшем при луне

Старинный танец буги-вуги.

И плавный церемонный па-де-грас

И с томной страстию кабацкий танго

Покуда не примчал костлявый Макс,

Суровый мот на бешеном Мустанге.

Он разнесёт тебя сначала в пух,

А после — в прах.

И ржавый скрипт твой распылит

К чертям собачьим.

Давай его отвоем и отплачем –

Твой грустный скрипт,

Твой неотвязный враг.

Страх изгнания

За маминой утробою мороз

Ещё тепло, но скоро будут роды.

Я этот страх изгнания пронёс

Сквозь все перипетии, сны и годы.

Пурга и ночь. Достанет ли Христа

Чтоб зиму обогреть дыханьем человечьим?

Меж звёздами зияет пустота

И меж секунд проглядывает вечность.

Что-то мне твой голос сказал

Что-то мне твой голос сказал –

Поверх того, что ты говорила.

Что-то мне твоя сущность шепнула,

Мерцая из глубины твоего лица.

Я вспомнил твои движенья –

И они выражали иное,

Чем то, что ты говоришь

Поэтому я позвал тебя –

Чтобы ты принесла в себе то,

Что изъяснялось всеизреченными языками

Движений, мерцаний, звуков.

И чтобы ты умерла в ночи,

Не мешая мне встретиться с этим.

Однажды

Однажды толстый червячок

Спросил у паука:

«В какую сторону течёт

Вот эта вот река?»

Паук ответил: «Не течёт

Болото никуда!»

Заплакал толстый червячок

И умер от стыда.

Ведь он хотел от паука

Признанья и тепла.

Ему неважно, чтоб река

Куда-нибудь текла.

Жили-были три слона

Жили-были три слона

В баобабовом лесу.

И решили: «На хрена

Баобаб носить в носу».

Перестали чистить лог,

Перестали ставить тын.

С перистальтикой залёг

И преставился один.

Порешили два слона:

«От фортуны не уйти,

Суетиться нарожна,

Раз один конец пути».

Перестали морщить лоб,

А один и вовсе встал,

И хватил его апоп –

П-плексический удар.

И тогда последний слон

Воскликнул: «От лени — мор!»

И в пространство упорхнул,

И витает там с тех пор.

Жил-был на свете толстячок

Жил-был на свете толстячок

В ермолке и пенсне.

В его каморке пел сверчок

«Элегию Массне».

Был тонкий слух у толстяка

И деликатный вкус.

И вот мелодию сверчка

Он намотал на ус.

Он быстро ноты записал,

Протёр платком пенсне

И аккуратно подписал:

«Элегия Массне».

Колокольчик

Колокольчик динь-динь-дон

Тихо плещет тихий Дон.

Рыбка красная в Дону

Опускается ко дну.

Кто достаточно умён

Тот безмысленен и глуп.

Тихо плещет тихий Дон,

Тишина висит вокруг.

Тишина висит в кустах

На колючках и листах.

Тот, кто тих и тот, кто глуп

Замечает всё вокруг.

Желание многолико

Желание многолико, но корень его один.

Что бы ни желали все мои сёстры и братья по этой планете,

Все он желают, в сущности, одного:

Быть лучше, чем «они».

«Они» — это статистические Homo sapiensы.

Или это «евреи», «очкарики», «стадо».

«Ничтожные обыватели». «Начальники всех мастей».

«Свиньи». «Чистюли». «Мужланы». «Продажные твари».

«Чурки». «Элита». «Алкоголики». «Все они».

Словом, всё что составляет чью-либо беду или болезнь.

Служит предлогом для оттенения их позором

Моей как — надоновости, моего ОК.

Быть лучше, чем «они» — это залог душевного равновесия.

«Они» необходимы как фон для выгодного сравнения.

Другие названия для «я лучше их»:

«Вызывать восхищение и зависть».

«Они этого не могут, а я могу».

«Бог и Фортуна любят меня больше, чем их».

«Я сделал всё правильно,