Джордж Байрон - Остров, или Христиан и его товарищи

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Бой смолк, и смеркли молнии в дыму,Что кроет, гибель окрылив, во тьмуГортани смерти. Серный смрад оставилЛицо земли и небеса бесславил;И не будил пальбы раскатный громЛесных раздумий и долинных дрем.Голодных жерл отгрохотали ревы;Насыщены отмстительные гневы.Мятежники сокрушены. В пленуЗавидуют живые падших сну.Немногим, что попрятались в дубравы,Стал остров милый — островом облавы.Им нет пристанища. В кольце морей,Отступников отчизны, как зверей,Их травят. Не дитя бежит к родимой —То ищут люди дебри нелюдимой;Но от людей верней спасут берлогиВолков и львов, чем жертв двуногих ноги.

Простерлася незыблемой пятойСкала далече в море. Вал крутойПо ней в час бури, предводя бойцов,На приступ лезет, и стремглав с зубцовВ глубь падает, где полчища бушуют,Под белым знаменем утес воюют.Но тих прибой. Томима жаждой злой,В крови, без сил, стеснилась под скалойГорсть беглых, — но с оружьем, — гордой волеНе изменив и в безысходной доле.Не вовсе мужи разучились мыслить:Спасительней упорствовать, чем числитьОпасности, и что им суждено,Они, дерзнув, предвидели давно.Но в них жила надежда — не прощенья,Забвенья только, или небреженья, —Надежда, что ловец и не найдетИх логова в дали пустынных вод.Надежда пела — отошла заботаПоследнего с отечеством расчета.Их грешный рай, их изумрудный скитСвятой их воли — боле не таит.Их чувства лучшие на них самихОбрушились; день судный дел лихихНастал. Гонимым и в отчизне новой,Им каждый шаг ко плахе путь готовый.Лазейки нет. Дружины островныеСплотились с ними за поля родные,Союзники, — с копьем и булавой.Но что доспех Геракла боевойМеж серных чар и волхвований громных,До схватки бьющих воинов огромных?Как веянье чумы, дохнув, их силаНе храбрым лишь, но храбрости могила!Полк белый бился храбро. Свершено,Что против силы слабому дано.Свободным пасть — вот вольности завет!Все ж Фермопил других в Элладе нет…Доднесь! Но из оков — откован меч:[27]Вновь грекам жить — или костьми полечь!

Семье подобясь загнанных оленей,В чьих взорах жар недужный и томленийТоска смертельная, но чьи рогаЕще алеют кровию врага, —Их горсть укрылась под скалою мрачной.С высот метнулся к морю ключ прозрачныйИ прядал с круч, над глубиной вися,В соль горькую свой сладкий луч неся,По срывам дикой стреми, свежий, чистый,Как дух невинный, нитью серебристойДоверчиво лиясь в живой простор:Пугливая газель Альпийских горТак озирает с края бездны синейЗастылый океан волнистых линий.К струе воды все ринулись, все жаждутУнять пожар, которым груди страждут.Как те, что пьют в последний раз, они,Оружье кинув, залили огниСухих гортаней. Спекшуюся кровьНедавних ран отмыли (не любовьПовяжет их, а злоба — кандалами).И огляделись. Мало под скаламиСтояло их. Безмолвно обменилиВзгляд испытующий. Всем изменилиУста. Все немы; смутен каждый лик.Все умерло — и замер их язык.

Стоял поодаль, полный черных дум,Сжав руки на груди крестом, угрюмИ страшен, бледноликий Христиан.Давно ль он был беспечен и румян,И кудри русые его вились?Теперь они, как змеи, соплелисьНад бровью хмурой. Он, как изваянье,Уста сомкнув, в груди сдавив дыханье,Прирос к скале и, как утес прямой,Стоит, застыв угрозою немой;Ногой по мели топнет, разъярен,И снова в даль недвижный взор вперен…И Торквиль там же, сникнув на бугорЧелом окровавленным, мутный взорОкрест обводит. Рана не страшна, —Болезненней душа уязвлена;Но мертвен лик, и алая росаЗлатистые пятнает волоса.Не дух в нем изнемог: от истощеньяБыл обморок. Бэн Бантинг попеченьяБольному расточал; неповоротлив —Прямой медведь, — как нежный брат, заботлив, —То бережно он рану промывает,То безмятежно трубку раздувает, —Трофей, что он из сотни битв спасал,И тысяч десяти ночей сигнал.Четвертый из товарищей все ходитВзад и вперед, покоя не находит,Вдруг глянет под ноги — голыш отыщет,Уронит, — вдруг бежит и песню свищет, —Смятенно смотрит в лица, — вид небрежныйПриняв на миг, чрез миг в тоске мятежнойВновь мечется… Как речь долга! Пять, шестьПрошло минут на отмели… Но естьВ бессмертье протяженные мгновенья,Цепь вечности вмещающие звенья.

Джэк Скайскрэп[28] (был подвижен он, как ртуть,Как веер — легок; и перепорхнутьЧрез все горазд; не мужествен, но смел;Дерзнуть бы он и умереть сумел,Но духом падал в длительном боренье) —«God damn!»[29] — наш Джэк воскликнул в разъяренье:Два крепких слога, корень всех красотБританского витийства, и исходИз всяких затруднений! Исламиту«Аллах» — как встарь «Proh Juppiter»[30] квириту[31] —Равно любезны… В затрудненьи Джэк, —Он в худшем не бывал за весь свой век, —И все, что мог, сказал тем восклицаньем.Сочувственным отплюнул прорицаньем,Рот оторвав на миг от чубука,Мыслитель Бантинг: глянул свысока —И округлил двумя словами фразу…Она не поддается пересказу.

Затихнув, как изливший гнев вулкан,Был величав угрюмый Христиан.Но тишину, как туча, облегло,Глухими вспышками браздя чело,Души неуспокоенное горе.Внезапно, с мрачным пламенем во взоре,Он огляделся, Торквиля приметил, —Тот слабым восклонением ответил, —Вскричал: «Дитя! Так жертвой стал и тыБезумства моего и слепоты?»И к юноше, забрызганному кровью,Ступил, взял руку слабую с любовью,К груди своей прижал — и отпустил, —Пожать не смел… Лишь Торквиль возвестил,Что легче ранен, чем ему примнилось, —На миг чело страдальца прояснилось.Он молвил: «Так! Ждала нас волчья яма:Но мы не трусы, и падем без срама,И дорого ж мы обойдемся им!Пусть гибну я: как вам спастись одним?Уж мало нас: нам не бороться боле.Мне вся забота — были б вы на воле!Будь здесь хоть челн, хоть малая ладья —Вас с упованьем отпустил бы я!Мне смерть — венец моей желанной доли:Не ведать страха, не терпеть неволи»…

Не кончил он — из-за скалы понурой,Поникшей над волной громадой хмурой,В дали морской означилось пятно;Как чайки тень, к земле неслось оно.Другое вслед, — то зримо, то сокрыто, —Мелькнет на миг, на миг волной закрыто.Все ближе… Две ладьи… И взор открылВ них темнокожий люд… Как взмахи крыл,В пучине весла быстрые сверкают,Челны прибой вспененный рассекают,То вдруг взлетят на завиток гряды,То ухнут вниз, в гремящие бразды,А глубь кипит и в кипень влагу мелет,Вверх мечет хлопьями, холстами стелет…И прорвались чрез мощные валы,Как малых птицы две из бурной мглы…Товарищам зыбей второй природойИскусство стало — биться с непогодой.

Не Нереиду вынесла волна[32]На раковине: первой из челнаПорхнула, темной наготой сверкаяИ взором влажным милого лаская,Светла надеждой, — Ньюга!.. То она,Любимая, испытанно-верна!Смеясь и плача, тело к телу, НьюгаПрильнула к Торквилю, и держит друга,Как бы не веря, что не грезит сон…Дрожит: он ранен!.. Но легко… СпасенВозлюбленный!.. Смеется, плачет вновь…Ей, дочери бойца, не диво кровь,И мужествовать деве не впервые.Миг полон. Что угрозы роковые!Восторг бежит из глаз ее в слезах,Ей сердце сжал и замер на устах,Рыданьем грудь спирает и колышет:Рай первый чувства в каждом вздохе дышит.

Где тот суровый, кто бы не был тронут,Когда два сердца так в блаженстве тонут?Благословляет, затаив участье,Сам Христиан их молодое счастье;И с горьким сном погибших дней своихСлил радость умиленную — за них…Последний луч обманного огняЕго надежд — угас… «Из-за меня!» —Проскрежетал он, отвернулся прочь, —Но не глядеть на тех ему не в мочь:Так лев на львят косится из берлоги…Потом застыл — без грусти, без тревоги.

Но краток срок благих иль темных дум:Слышны за мысом чрез стихийный шумУдары вражьих весел. Кто сей звукУгрозой смерти сделал? Все вокругИх предает, — одна спасает дева!Она, завидев, что дружины гневаПлывут, грозя восполнить дело сечИ путь спасенья беглецам пресечь, —Туземцам знак дала — спешить к снастямИ даровать убежище гостямВ ладьях крылатых. Христиан, два друга,Два верных, с ним — сошли на доски. НьюгаРасстаться с Торквилем не хочет: челнДругой их примет… И по гребням волнЛадьи летят. И цель их окрыленийЦепь островков, где логова тюленейДа чайки водятся, — из мглы встает.Ладьи летят, — и враг не отстает.Вот-вот настиг… избегнут… гонит снова…Как ускользнуть от недруга лихого?И разлучились бедные челны,В две разных разлетелись стороны —Смутить погоню… Мчитесь! Каждый взмахВесла — вам жизнь!.. За жизнь ли только страх?Ты, Ньюга, за любовь дрожишь! И хилТвой челн для этой ноши. В нем, кто милТебе, — с тобой!.. Так цель близка пути, —Так близок враг… Ковчег любви, лети!

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ