Вячеслав Иванов - Младенчество

Не знал я ни о чем: обитель

Невинных снов была ясна.

Но стал у ложа Посетитель

И будит отрока от сна.

И вдруг, раскрыв широко очи,

Я отличил от мрака ночи

Тень старца. Был на черном он

Отчетливо отображен,

Как будто вычерчен в агате

Искусной резчика иглой…

Тот образ, с вечною хвалой,

И ныне, на моем закате,

Я — в сердце врезанный — храню

И друга тайного маню.

ХХXVII

О, гость младенческих пожинок,

Блюститель горний райских жатв!

Кто был ты, странный? Русский инок?

Иль брат иных обетных клятв?

В скуфье, с бородкой, в рясе черной,

В меня вперяя взгляд упорный,

О чем пророчески грустил?

Что дальним дням благовестил?

Напутствовал на подвиг темный

Ты волю темную мою?

Икону ль кроткую свою

В душе мятежной и бездомной

Хотел навек отпечатлеть,

Чтоб знал беглец, о чем жалеть,-

ХХХVIII

Чтоб о родимой Фиваиде,

Кто в мир шагнул, за скитский тын,

И, лика Божия отыде, —

Воспомнил в день свой, блудный сын?

Глядел я долго на монаха —

И, схвачен судорогой страха,

Вскричал, как тонущий. И сир,

Как плач родившегося в мир,

Был крик земной, Родная ласка

Меня покрыла. Любо мне.

«Приснилось что?» — «Нет, не во сне

Его я видел». — «Али сказка

Помнилась?» — «Нет, он жив», — «Но кто ж

Твой старичок? И с кем он схож?»

XXXIX

В скуфье владыку Филарета,

Святых показывает мать:

Иконы нет, и нет портрета,

Где б глаз мой сходство мог поймать

С ночным, неведомым пришельцем:

Один я остаюсь владельцем

Нежуткой тайны черт живых,

Чужим очам заповедных…

Дала страдальцу нежить роздых,

Но завозились доктора.

Он ждет: весенняя пора

И чистый деревенский воздух

Искусней, чем волхвы наук.

День смеркнет, — в гости ткач-паук.

XL

Проходит мать чрез все мытарства,

Всегда притворно-весела,

Из комнаты — достать лекарства —

Метнулась раз… и обмерла.

На кресле, в сумраке гостиной,

Сидит отец, в халате; длинный

Наводит исподлобья взор

И мнет платок… Мать о ковер

Споткнулась; а больной с постели;

«Что там?» — и голос полн тревог.

«Я не ушиблась. Из-под ног

Шмыгнула мышь». Но неужели

Обратный неизбежен путь?

Как ей из спальни проскользнуть?

XLI

Покой с порога озирает;

Согбен, всё там же гость сидит,

В руках платок перебирает

И прямо пред собой глядит,

Скрепилась: мимо пролетела

И даже кресел не задела.

С больным спокойно говорит;

За живость тот ее корит…

Неугомонный богоборец

Критический затеял суд

С эпохами, что мифы ткут.

А мирликийский чудотворец —

Весь в бисере, в шелках цветных —

Над ним склонился, друг больных,

XLII

Февраль в исходе. Вслух читает

Разбор Евангелия мать.

У изголовья смерть витает;

А мысль упорствует внимать,

Пытает, взвешивает, мерит:

Бунтует ум, но сердце верит.

С дремотой бденье пополам

Смесилось. Тени по углам

Насторожились. Мать бормочет.

Озревшись дико, вдруг отец,

Трясясь, вскочил… Ужель конец?..

Стряхнуть какой-то облак хочет.

«Где ж он? — хрипит. — Не отпускай!..

Ушел!» — «Кто, милый?» — «Николай».

XLIII

Затих, прояснился; лепечет:

«Утешься: верую теперь.

Причастье душу мне излечит.

Меж тем как ты читала, в дверь —

Я вижу, входит этот самый,

Что строго так глядит из рамы…

Ты вышивала?.. Тот же вид

Подносит Чашу и велит

За ним причастное моленье

Твердить. Я начал. Вдруг меня

Покрыла сверху простыня.

И заметался я, в томленье

По Чаше, — а его уж нет…

Шли за священником чуть свет!»

XLIV

Христос приходит. Ожиданья

Ей не солгали. Долгий час

За дверью слышались рыданья,

Перерывавшие рассказ

Души, отчаяньем язвимой,

Любовью позднею палимой

К Позвавшему издалека,-

И тихий плач духовника…

Был серый день; играл я дома

И, бросив нехотя игру,

Без слов был подведен к одру.

Страдальца смертная истома

Снедала; пот бежал рекой,

Он крест знаменовал рукой,

XLV

Я помню сумрак и чрез двери

Открытые, в гостиной, свет

И дым, как в церкви. Я потери

Не чувствовал, хоть знал, что нет

Меж нас отца, не будет снова:

Он там, под серебром покрова,

Скрестивши руки, спит в гробу,

Холодный, с венчиком на лбу.

Приехали из института

Два брата: в сборе вся семья.

Но старшего не вижу я;

Другой, к дверям приблизясь круто,

Как истукан, остолбенел,

И так на зареве темнел…

ХLVI

Крепчая, пестун-вал качает

Мой челн: за молом плещет ширь…

Мать новолетие встречает,-

Гадает, разогнув Псалтырь:

«„В семье отца я, пастырь юный,

Был меньшим. Сотворили струйный

Псалтирион мои персты…“[4]

Дар песен вещие листы

Тебе пророчат…» Неразлучен

С тех пор с душою их завет;

Как будто потаенный свет

В скудели полой мне поручен —

Дано сокровище нести…

Пора младенчества, прости!

XLVII

Шесть весен… Видит у подножья

Высокой лестницы — во сне —

Мать духа тьмы и духа Божья

В бореньи трудном обо мне…

В старинной церкви Спиридонья

Родимой тонкого просонья

Являют новые струи

Простор пустынной солеи

И два по клиросам кумира:

Тут — ангел медный, гость небес;

Там — аггел мрака, медный бес…

И два таинственные мира

Я научаюсь различать,

Приемлю от двоих печать.

XLVIII

Лобзает вежды луч янтарный,

И пишет «радость» на стене,-

И полнотою светозарной

Вдруг сердце замерло во мне!

Все спит. Безлюден двор песчаный.

Бегу в цветник благоуханный.

В цветах играют мотыльки,

Как окрыленные цветки,

Впервые солнечная сила,

Какой не знал мой ранний рай,

Мне грудь наполнила по край

И в ней недвижно опочила…

Пробился ключ; в живой родник

Глядится новый мой двойник…

Вступление и строфы I–XLV написаны в Риме, oт 10 апреля по 23 мая 1913 г.;

строфы XLVI–XLVIII — в Москве, 28/15 августа 1918 г.

Примечания

1

Знаменитый вольнодумец-аптекарь из романа Флобера «Госпожа Бовари».

2

Старинный альманах.

3

Микель-Анджело.

4

Псалом 151, 1–2.