Иннокентий Анненский - Трактир жизни

Феи расчесанных голов

На лобик розовый и влажный от мученийСзывая белый рой несознанных влечений,К ребенку нежная ведет сестру сестра,Их ногти – жемчуга с отливом серебра.И, посадив дитя пред рамою открытой,Где в синем воздухе купаются цветы,Они в тяжелый лен, прохладою омытый,Впускают грозные и нежные персты.Над ним мелодией дыханья слух балуя,Незримо розовый их губы точат мед;Когда же вздох порой его себе возьмет,Он на губах журчит желаньем поцелуя.Но черным веером ресниц их усыпленИ ароматами, и властью пальцев нежных,Послушно отдает ребенок сестрам лен,И жемчуга щитов уносят прах мятежных.Тогда истомы в нем подъемлется вино,Как мех гармонии, когда она вздыхает…И в ритме ласки их волшебной заодноВсе время жажда слез, рождаясь, умирает.

Стефан Малларме

Дар поэмы

О, не кляни ее за то, что ИдумеиНа ней клеймом горит таинственная ночь!Крыло ее в крови, а волосы, как змеи,Но это дочь моя, пойми: родная дочь.Когда чрез золото и волны ароматаИ пальмы бледные холодного стеклаНа светоч ангельский денница пролилаСвой первый робкий луч и сумрак синеватый,Отца открытием нежданным поразил,Печальный взор его вражды не отразил,Но ты, от мук еще холодная, над зыбкойЛаниты бледные ты склонишь ли с улыбкойИ слабым голосом страданий и любвиШепнешь ли бедному творению: «Живи»?Нет! Если б даже грудь над ней ты надавилаДвиженьем ласковым поблекшего перста,Не освежить тебе, о белая Сивилла,Лазурью девственной сожженные уста.

Гробница Эдгара Поэ

Лишь в смерти ставший тем, чем был он изначала,Грозя, заносит он сверкающую стальНад непонявшими, что скорбная скрижальЦарю немых могил осанною звучала.

Как гидра некогда отпрянула, виясь,От блеска истины в пророческом глаголе,Так возопили вы, над гением глумясь,Что яд философа развел он в алкоголе.

О, если туч и скал осиля тяжкий гнев,Идее не дано отлиться в барельеф,Чтоб им забвенная отметилась могила,

Хоть ты, о черный след от смерти золотойОбломок лишнего в гармонии светила,Для крыльев Дьявола отныне будь метой.

«…»

…Отметим способность переводчика вселяться в душу разнообразных переживаний… Разнообразен и умен также выбор поэтов и стихов – рядом с гейневским «Двойником», переданным сильно, – легкий, играющий стиль Горация и смешное стихотворение «Сушеная селедка» (из Ш. Кро).

Шарль Кро

Сушеная селедка

Видали ль вы белую стену – пустую, пустую,пустую?Не видели ль лестницы возле – высокой, высокой,высокой?Лежала там близко селедка – сухая, сухая, сухая…Пришел туда мастер, а руки – грязненьки,грязненьки,грязненьки.Принес молоток свой и крюк он – как шило,как шило,

как шило…Принес он и связку бечевок – такую, такую, такую.По лестнице мастер влезает – высоко, высоко,высоко,И острый он крюк загоняет – да туки, да туки, датуки!Высоко вогнал его в стену – пустую, пустую,пустую;Вогнал он и молот бросает – лети, мол, лети, мол,лети, мол!И вяжет на крюк он бечевку – длиннее, длиннее,

длиннее,На кончик бечевки селедку – сухую, сухую, сухую.И с лестницы мастер слезает – высокой, высокой,

высокой,И молот с собою уносит – тяжелый, тяжелый,

тяжелый.Куда, неизвестно, но только – далеко, далеко,далеко.С тех пор и до этих селедка – сухая, сухая, сухая,На кончике самом бечевки – на длинной,на длинной,

на длинной,Качается тихо, чтоб вечно – качаться, качаться,

качаться…Сложил я историю эту – простую, простую,простую,Чтоб важные люди, прослушав, сердились,сердились,

сердились,И чтоб позабавить детишек таких вот…и меньше… и

меньше…

«У нее были косы густые…»

У нее были косы густыеИ струились до пят, развитые,Точно колос полей, золотые.

Голос фей, но странней и нежней,И ресницы казались у нейОт зеленого блеска черней.

Но ему, когда конь мимо пашенМчался, нежной добычей украшен,Был соперник ревнивый не страшен,

Потому что она никогдаДо него, холодна и горда,Никому не ответила: «Да».

Так безумно она полюбила,Что когда его сердце остыло,То в своем она смерть ощутила.

И внимает он бледным устам:«На смычок тебе косы отдам:Очаруешь ты музыкой дам».

И, лобзая, вернуть он не могЕй румянца горячего щек, –Он из кос ее сделал смычок.

Он лохмотья слепца надевает,Он на скрипке кремонской играетИ с людей подаянье сбирает.

И, чаруя, те звуки пьянят,Потому что в них слезы звенят,Оживая, уста говорят.

Царь своей не жалеет казны,Он в серебряных тенях луныУвезенной жалеет жены.. . . . . . . . . . . . . . .

Конь усталый с добычей не скачет,Звуки льются… Но что это значит,Что смычок упрекает и плачет?

Так томительна песня была,Что тогда же и смерть им пришла;Свой покойница дар унесла;

И опять у ней косы густые,И струятся до пят, развитые,Точно колос полей, золотые…

«Do, re, mi, fa, sol, la, si, do…»

Do, re, mi, fa, sol, la, si, do.Ням-ням, пипи, аа, бобо.Do, si, lа, sol, fa, mi, ге, dо.

Папаша бреется. У мамыШипит рагу. От вечной гаммы,Свидетель бабкиных крестин,У дочки стонет клавесин…Ботинки, туфельки, сапожкиПрилежно ваксит старший сынИ на ножищи, и на ножки…Они все вместе в Luxembourg[35]Идут сегодня делать тур,Но будут дома очень раноИ встанут в шесть… чтоб неустанно

Do, re, mi, fa, sol, la, si, do.Ням-ням, пипи, аа, бобо.Do, si, la, sol, fа, mi, re, do.

Морис Роллина

Богема

Сонет

Последний мой приют – сей пошлый макадам,Где столько лет влачу я старые мозолиВ безумных поисках моей пропавшей доли,А голод, как клеврет, за мною по пятам.

Твоих, о Вавилон, вертепов блеск и гамКоробку старую мою не дразнят боле!Душа там скорчилась от голода и боли,И черви бледные гнездятся, верно, там.

Я призрак, зябнущий в зловонии отребий,С которыми сравнял меня завидный жребий,И даже псов бежит передо мной орда;

Я струпьями покрыт, я стар, я гнил, я – парий,Но ухмыляюсь я презрительно, когдаПомыслю, что ни с кем не хаживал я в паре.

Библиотека

Я приходил туда, как в заповедный лес:Тринадцать старых ламп, железных и овальных,Там проливали блеск мерцаний погребальныхНа вековую пыль забвенья и чудес.

Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,Казалось, целый мир заснул иль опустел;Там стали креслами тринадцать мертвых тел.Тринадцать желтых лиц со стен за мной следили.

Оттуда, помню, раз в оконный переплетЯ видел лешего причудливый полет,Он извивался весь в усильях бесполезных:

И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, –И пробили часы тринадцать раз железныхСредь запустения проклятых этих стен.

Безмолвие

(Тринадцать строк)

Безмолвие – это душа вещей,Которым тайна их исконная священна,Оно бежит от золота лучей,Но розы вечера зовут его из плена;С ним злоба и тоска безумная забвенна,Оно бальзам моих мучительных ночей,Безмолвие – это душа вещей,Которым тайна их исконная священна.Пускай роз вечера живые горячей –Ему милей приют дубравы сокровенной,Где спутница печальная ночейПодолгу сторожит природы сон священный…Безмолвие – это душа вещей.1901

Приятель

Одетый в черное, он бледен был лицом,И речи, как дрова, меж губ его трещали,В его глазах холодный отблеск сталиСменялся иногда зловещим багрецом.

Мы драмы мрачные с ним под вечер читали,Склонялись вместе мы над желтым мертвецом,Высокомерие улыбки и печалиСковали вместе нас таинственным кольцом.

Но это черное и гибкое созданьеВ конце концов меня приводит в содроганье.«Ты – дьявол», – у меня сложилось на губах.

Он мигом угадал: «Вам Боженька милее,Так до свидания, живите веселее!А дьявол вам дарит Неисцелимый Страх».

Тристан Корбьер

Два Парижа

1

Ночью

Ты – море плоское в тот час, когда отбойВалы гудящие угнал перед собой,А уху чудится прибоя ропот слабый,И тихо черные заворошились крабы.

Ты – Стикс, но высохший, откуда, кончив лов,Уносит Диоген фонарь, на крюк надетый,И где для удочек «проклятые» поэтыЖивых червей берут из собственных голов.

Ты – щетка жнивника, где в грязных нитях рониПрилежно роется зловонный рой вороний,И от карманников, почуявших барыш,Дрожа спасается облезлый житель крыш.

Ты – смерть. Полиция хранит, а вор усталоРук жирно розовых взасос целует сало.И кольца красные от губ на них видныВ тот час единственный, когда ползут и сны.

Ты – жизнь, с ее волной певучей и живоюНад лакированной тритоньей головою,А сам зеленый бог в мертвецкой и застыл,Глаза стеклянные он широко раскрыл.

2