Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

* * *[41]

Жизнь — от корки и до коркиПеречитанная мной.Поневоле станешь зоркимВ этой мути ледяной.

По намеку, силуэтуУзнаю друзей во мгле.Право, в этом нет секретаНа бесхитростной земле.

ЖАР-ПТИЦА[42]

Ты — витанье в небе черном,Бормотанье по ночам.Ты — соперничество горнымРазговорчивым ключам.

Ты — полет стрелы каленой,Откровенной сказки дарИ внезапно заземленныйОслепительный удар,

Чтоб в его мгновенном светеОткрывались те черты,Что держала жизнь в секретеПод прикрытьем темноты.

* * *[43]

На этой горной высотеЕще остались камни те,Где ветер высек имена,Где ветер выбил письмена,Которые прочел бы Бог,Когда б читать умел и мог.

СЕЛЬСКИЕ КАРТИНКИ

Синеглазенький ребенок,Позабытый на скамье,Невзначай упал спросонокПрямо на спину свинье.

Но свинья посторонилась,Отодвинулась быстрейИ не очень удивилась,Зная здешних матерей.

Но, конечно, завизжалаИ на помощь позвала:И она детей рожала,Тоже матерью была.

Ей ребенка было жалко,И поэтому сейчасПо свинье гуляет палкаБлагодарности от нас.

Все судачат с важным видом,И разносится окрест:Если Бог тебя не выдаст,То свинья тебя не съест.

* * *

О, если б я в жизни был только туристом,Разреженный воздух горыВдыхал бы, считая себя альпинистом,Участником некой игры.

Но воздух усталое сердце ломает,Гоня из предсердий последнюю кровь.И мир, что меня хорошо понимает,Щетинится, злобится вновь.

И горы, и лес сговорились заочноДо смерти, до гроба меня довести.И малое счастье, как сердце, непрочно,И близок конец пути…

* * *

Ты душу вывернешь до дна,До помраченья света.И сдачу даст тебе лунаЛатунною монетой.

Увы, не каждому рабу,Не дожидаясь гроба,Дано испытывать судьбу —А мы такие оба.

* * *

И мне, конечно, не найтиПургой завеянные тропы,Пургой закопанные трупы,Потерянные пути…

* * *

Верьте, смерть не так жестокаОт руки пурги.Остановка кровотока —Это пустяки…

* * *

Два журнальных мудрецаЖарким спором озабочены:У героя нет лица,Как же дать ему пощечину?

* * *

По долинам, по распадкамПишут письма куропатки.Клинописный этот шрифтРазобрал бы только Свифт.

* * *

Всю ночь мои портретыРисует мне река,Когда луна при этомДоверчиво близка.

Река способна литьсяБез славы и следа,Диплома живописцаНе зная никогда.

Расстегнут ворот шуба,Надетой кое-как.Мои кривятся губы,Рассыпался табак.

Я нынче льда бледнееВ привычном забытьи.И звезды мне роднее,Чем близкие мои.

Какой небесной глубьюЯ нынче завладел.И где же самолюбьюИ место и предел?

Оно в куски разбито,Топталось неспроста.Мучительного бытаЖелезная пята.

Из склеенных кусочков,Оно — как жизнь моя —В любой неловкой строчке,Какую вывел я.

Житейские волненья,И приступы тоски,И птичьи песнопенья,Сцепленные в стихи,

Где рифмы-шестеренкиТакой вращают вал,Что с солнцем вперегонкиКружиться заставлял.

Тяжелое вращеньеБолот, морей и скал,Земли, — чьего прощеньяЯ вовсе не искал,

Когда, опережаяМои мечты и сны,Вся жизнь, как жизнь чужая,Видна со стороны.

Брожу, и нет границыМоей ночной земли.На ней ни я, ни птицыПокоя не нашли.

Любой летящий рябчикПриятней мне иныхПисателей и стряпчих,И страшно молвить — книг.

И я своим занятьемНавеки соблазнен:Не вырасту из платьяРебяческих времен.

И только в этом дело,В бессонном этом сне,Другого нет удела,И нет покоя мне.

Каким считать недугомПривычный этот бред?Блистательным испугом,Известным с детских лет.

Приклады, пули, плети,Чужие кулаки —Что пред ними этиНаивные стихи?

* * *

Не жалей меня, Таня, не пугай моей славы,От бумаги не отводи.Слышишь — дрогнуло сердце, видишь — руки ослабли,Останавливать погоди.

Я другим уж не буду, я и думать не смею,Невозможного не захочу.Или птицей пою, или камнем немею —Мне любая судьба по плечу.

Эти письма — не бред, и не замок воздушный,И не карточный домик мой.Это крепость моя от людского бездушья,Что построена нынче зимой.

* * *

Тают слабые снега,Жжет их луч горячий,Чтоб не вздумала пургаЗабрести на дачу.

Зарыдавшая метельКак живая дышит,Льет весеннюю капельС разогретой крыши.

Только трудно мне понятьНынешние были.Звезды дальше от меня,Чем когда-то были.

* * *

Из тьмы лесов, из топи блатВстают каркасы рая.Мы жидкий вязкий мармеладНогами попираем.

Нам слаще патоки оно,Повидло здешней грязи.Пускай в декабрьское окноСверкает безобразье.

Как новой сказки оборотЕе преображенье.Иных долгот, иных широтЖивое приближенье.

* * *

Боялись испоконБежавшие из адаТемнеющих иконПронзительного взгляда.

Я знаю — ты не та,Ты вовсе не икона,Ты ходишь без креста,И ты не ждешь поклона.

Как я, ты — жертва зла.И все-таки награда,Что жизнь прибереглаВернувшимся из ада.

* * *

В болотах завязшие горы,В подножиях гор — облака.И серое, дымное мореВ кольце голубого песка.

Я знал Гулливера потехи,Березы и ели топча,Рукой вырывая орехиИз стиснутых лап кедрача.

Я рвал, наклоняясь, рябинуИ гладил орлиных птенцов.Столетние лиственниц спиныСгибал я руками в кольцо.

И все это — чуткое ухоПодгорной лесной тишины,Метель тополиного пухаИ вьюга людской седины.

Все это (твердят мне) — не надоТаежная тропка — узка,Тайга — не предмет для балладыИ не матерьял для стиха…

* * *[44]

В потемневшее безмолвьеПовергая шар земной,Держит небо связку молний,Узких молний за спиной.

Небеса не бессловесны —Издавать способны крик,Но никак не сложит песниГромовой небес язык.

Это — только междометья,Это — вопли, осердясь,Чтоб, жарой наскучив летней,Опрокинуть землю в грязь.

И совсем не музыкален,Что ревет, гудит окрест,Потрясая окна спален,Шумовой такой оркестр.

* * *