Мария Петровых - Костер в ночи

Одиночество

Смиряет ветер над крышейСвои ночные полеты.Не виден мир и не слышен,Но вижу и слышу что-то.

Там кто-то, будто из бездны,Ко мне простирает руки,Там голос, мне неизвестный,Но я ль не знал этой муки!

На крик во мрак выбегаю.Тиха, безлюдна дорога.Кругом лишь темень ночная.Откуда ж в сердце тревога?

Лишь мглистой березы трепет.В ночи примстилось, быть может…Никто никого не встретитИ никому не поможет!

Солдат

Воротился служивый из похода весною —Колченогий, недужный, с перебитой спиною.

Был он пулями злыми исхлестан, простеган,Не ходил он иначе, как только с подскоком.

Стал потешником горя, скоморохом недоли,Забавлял мимо шедших каждым вывертом боли,

И страданий притопом, и печалей приплясом,И замедленной муки лихим выкрутасом.

Дотащился до дому: «Эй, проваливай живо.Не работник ты в поле, хоть и скачешь ретиво!»

Он добрался до кума, что в костеле звонарил,Тот узнать не подумал, было чуть не ударил.

Постучался он к милой, а та рассмеялась,И плечами и грудью, хохоча, сотрясалась.

«Как в постели с калекой танцевать мне   до смерти?Лишь на треть человека, а прыжков на две трети!

Мне твои переплясы не милы, не любы,На усах твоих жестких не уснут мои губы!

За тобой не угнаться, скачешь к самому небу!Уходи куда знаешь, не кляни и не требуй!»

Вдаль пошел по дороге и пришел он к распятью:«Иисус деревянный, не возьму я в понятье, —

Чьей рукой, точно на смех, ты вытесан, Боже?Красоты пожалели и дерева тоже.

Кто тесал твои ноги, безумец незрячий?Ходишь, видно, вприскочку, не можешь иначе.

Ты такой никудышный, такой колченогий, —Мне товарищем добрым ты был бы в дороге».

Слыша это, распятый на землю спустился.Тот, кто вытесал Бога, знать, рассудка решился:

Руки — левые обе, ноги — правые обе.…Как ходить, Иисусе, при твоем кривостопье?

«Я из хворой сосенки, но хожу я не худо,Вечность пехом пройду я, недалеко дотуда.

Мы пойдем неразлучно единой дорогой —Что-то от человека и что-то от Бога.

Можно горем делиться, мы разделим увечье,Изубожены оба рукой человечьей.

Кто смешней — ты ли, я ли, — ни один   не уступит,Первым кто рассмеется, тот первым полюбит.

Подопрешь меня телом, а тебя я сосною.Пусть вершится, что должно, над тобою и мною!»

Взявшись за руки крепко, пошли без промешкиТо неспешным подскоком, то хромою   пробежкой.

Сколько времени длилось пребыванье в дороге?Где часы, что отмерят безмерные сроки?

Дни сменялись ночами, исчезая в безвестье,Миновало бесполье, безречье, безлесье,

Вдруг нагрянула буря, все во мраке пропало,И ни проблеска солнца, ни звездочки малой…

Кто там, ночью идущий по вьюжным наметам,Так божественеет, человечнеет — кто там?

Два господних калеки, два миляги — вот кто этоШли какой-то припляскою в мир не какой-то.

И один шел в веселье, и другой в беспечалье —Возлюбили друг друга и счастливы стали.

Ковыляли на пару, плелись как попало,И никто не постигнет — что в них так ковыляло?

Колтыхали вприскочку, нескладно, нелепо,И вот доскакали до самого неба!

Леопольд Стафф (1878–1957)

Нике Самофракийская

Реет музыка в складках одежды легчайшей.Недоступен для птицы полет твой великий,О богиня триумфа, — сквозь время все дальшеТы уносишься, Самофракийская Нике!

Хлещешь крыльями воздух и в вихре полетаЛавры славы несешь. Не хочу их нимало.Лишь тому я завидую, ради кого тыНапрочь голову в дальних веках потеряла.

Минута

Минует? Что поделать с нею!На то она ведь и минута.Покинет, становясь ничьею,Как облака, меняясь круто.

Минуте, в измененьях скорых,О предыдущей помнить поздно;От века плещутся в озерах,Сменяясь, девушки и звезды.

Юлиан Тувим (1894–1953)

Квартира

Тут всё не наяву:И те цветы, что я зову живыми,И вещи, что зову моими,И комнаты, в которых я живу,Тут все не наяву,И я хожу шагами не моими, —

Я не ступаю, а сквозь сон плыву.Из бесконечности волною пеннойМеня сюда забросил океан.Едва прилягу на диван —Поток минувшего умчит меня мгновенно.Засну — и окажусь на дне.Проснусь — и сквозь редеющий туманИз темных снов доносится ко мнеИзвечный, грозный гул вселенной.

Разговор птиц

Кто, опричь меня, знакомС птичьим языком?..Чуть трепещут камыши,Чуть мерещится в тиши —«Вью, вью, вью» и «вьет, вьет, вьет»,Значит, скоро рассветет,Вспыхнет зорька в зябкой дрожи…Так про что это, про что же?Про что?Разумеется, про то.«Цвири-цвири», слышь-послышь…Тишь.

Ну так что же? Да иль нет?..Лишь роса блестит в ответ,Влажны листья диких роз,Кто-то где-то произнес:«Тью-тью-тью, тю-и, тю-и» —Да, да, да, молчи, таи.Это значит: чуешь, чу?Чую, знаю и молчу.Да, да, да, я знаю тоже…Так про что это, про что же?Про что?Вот про самое про то.«Цвир, тю-и, ку-ку»… Кто знает,Может быть, уже светает?..

То не нота и не тон —Что-то из лесных сторон.Тишиной навеян шорох, —Чей он, чей он, чей он — шорох?..Листьев? Тростника? Осоки?То ль колосьев шум далекий?Да иль нет?.. Но я-то знаюИ мечтаю, напеваю.«Цвир, цвир, цвир» — звенит не зря,Разгорается заря,Пташка пташку окликает…Ну а все-таки… Кто знает?!Что ты! Солнышко встает:Птица ль птицу не поймет,Мне ли песенки звенящейНе понять в росистой чаще, —«Тью-фюить» — кругом пошло.Это значит — рассвело.

1913

Лодзь

Ну, а если нет?

Ну, а если нет? Если это бред?..Мучусь грезой безрассудной,Призываю образ чудный,Жажду угадать ответ,Ибо, если нет,Тогда… трудно!

Ну, а если да? Если будет так?..Вспыхнут зори в жгучей дрожи,Разгорится день погожий,Как багряный мак,Ибо, если так,Тогда… — Боже!!

5 августа 1915

Лирическая ирония

Я приходил с визитомК той гордой, беспощаднойИ что-то бестолковоТвердил… (О, бред больного!)Терзал тебя стихами,Ломал, корежил словоИ разгрызал зубами(Мне лишь бы не заплакать!)И кровяную мякотьДавал тебе, давясь слезами:«Глянь!»

Я приходил с визитомК той скрытной, непонятнойИ снова бредил, сноваГубами и плечами…(О, гром тирады этой,Тиранской и терновой!)Внимали ей суровоСвященные предметы:Недрогнувшие стены,Нетронутое ложе,Не раздробленный кулакамиСтол.

Теперь с печалью скрытойСижу я одиноко,Задумавшись глубоко,На сотни дней разбитый,И все мои визиты,Все до единой раны,В клубок безумный свиты.А я уже счастливый,Любимый и желанный,А я уже далекий, пьяныйМуж.

Владислав Броневский (1897–1962)